Он и Гущин решили ночевать на «б 400». Между тем Цак должен был спускаться дальше. Он получил задание как можно скорее добраться до нижних лагерей и вновь подняться с носильщиками наверх, на «6400» или «6900», чтобы доставить продукты. Медлить нельзя было ни минуты. Погода портилась, а люди наверху остались на голодном пайке. Как было поступить? Как спуститься по скалистому ребру одному, когда и на верёвке с опытными товарищами спуск был труден и опасен? Выручили старые навыки. Есть альпинисты, ходящие по горам в одиночку. Они любят оставаться одни лицом к лицу с величавым миром вершин и ледников. Ради этого они готовы подвергаться лишнему риску и лишним опасностям. Ибо ходить в одиночку — много труднее и опаснее, чем ходить вдвоём или втроём. Цак, австрийский рабочий, коммунист, у себя на родине был альпинистом — одиночкой. Много глетчеров прошёл он один, без товарищей, осторожно прощупывая впереди себя ледорубом снег, много вершин в Альпах и Тироле он взял, не связанный ни с кем верёвкой. И теперь он не отступил перед труднейшей задачей — одному спуститься по скалистому ребру. Он надел спинной мешок, взял ледоруб и исчез в скалах шестого «жандарма». Поздно вечером он достиг двух палаток на краю трещины на фирновом обрыве — лагеря «5900». Одинокий огонёк походной кухни зажёгся в одной из них… 31-го с утра начался снегопад. Снег валил густыми хлопьями. Он занёс скалы, скрыл неровности, выступы, ступеньки, удесятерил опасность спуска. Шиянов и Гущин чувствовали себя больными и слабыми. Но надо было опускаться: в лагере оставался только однодневный неприкосновенный запас продуктов для верхней группы. Вот что записал потом в своём дневнике Шиянов: "31/VIII 1933 года. Когда я высунулся утром из палатки, я был поражён происшедшей кругом переменой. Все было покрыто толстой пеленой снега, и густой ослепительно белый туман заставлял щурить глаза. Чтобы лучше разглядеть местность, я надел защитные очки. Рука у Гущина очень сильно болела. Примерно в 9 часов утра (часов у нас не было) мы начали приготовлять чаи и бульон магги. В магги я разломал две галеты. Поели. Гущин все время просил воды, потому что у него пересыхало во рту. Часов в одиннадцать или в двенадцать мы, поразмыслив, решили спускаться. Шёл сильный снегопад, все было окутано густым туманом, и в такую погоду спускаться даже для здоровых альпинистов считается безумным предприятием. Но питание наше было кончено и пережидать здесь непогоду значило потерять силы и быть обузой для спустившихся с «7000», тоже сильно измученных и почти без провианта. Мы связались на всю имеющуюся у нас верёвку (приблизительно 30 метров ) и тронулись вниз. С первых же шагов мы натолкнулись на серьёзные затруднения: мы не знали, куда нам спускаться — правее или левее, для того чтобы попасть на нужный нам снежник. Из прорывов тумана то там, то здесь выступают какие-то незнакомые утёсы громадных размеров и причудливой формы. Гущин шёл здесь поздно вечером, а потому ничего не знает, и дорогу отыскивал я. С большим трудом мы всё-таки подошли к крутому ледяному кулуару, по которому надо было спускаться вниз. Спуск очень труден. Крутые, покрытые снегом скалы незаметно переходят в лёд, по которому вдруг начинаешь стремительно скользить вниз. Спасает только ледоруб и верёвка. Задержавшись, вырубаешь себе для ног ступени и начинаешь страховать товарища. Наконец подошли к верхнему крутому снежнику перед пятым «жандармом». Сумерки спускались на землю, делая все тёмным и таинственным. Начался сильный мороз (высота 6300 или 6200). Это был самый опасный момент спуска: крутой, градусов 75 — 80, ледяной склон спускается с гребня и обрывается в полуторакилометровую пропасть с отвесными скалистыми стенами. Глубоко вдали и внизу, сквозь прорывы тумана, видны ледники и хребты. Гущин, как слабейший, идёт вперёд. Он осторожно нащупывает под снегом могущие выдержать его вес неровности и пересекает снежник. Я, прильнув к скалам, внимательно следил за его движением для того, чтобы в случае нужды вовремя принять меры для страховки. Вот он дошёл до середины льда и вбивает крюк в выступ скалы. Сейчас пойду я. К этому крюку я прицеплюсь карабином, чтобы страховать дальнейший спуск Гущина. Переход на длину верёвки берет не менее получаса — так надо осторожно и обдуманно двигаться. Мы идём уже около пяти часов. Я настолько слаб, что — поддерживаю себя большим напряжением воли. Мороз охватывает ноги, руки и заставляет дрожать все тело. Штурмовой костюм на мне превратился в ледяной футляр. Рукавицы — тоже лёд… Сквозь прорывы тумана я вижу неполный круг луны. Прямо передо мной вдруг вырастает гигантский пик Комакадемии. Он кажется немного опрокинутым на меня и очень близким, но это мираж в тумане. Со стены с шуршаньем падают лавины свежего снега. Я стою на середине ледяного склона, за пояс тянет карабин, которым я пристегнут к кольцу крюка. Гущин уже прошёл снег и ищет место, где бы вбить крюк для того, чтобы страховать меня…"
Шиянов следил за каждым движением своего товарища, балансировавшего над обрывом. Потом внезапная слабость охватила его. Организм, ослабленный отравлением и пятидневным недоеданием, не выдержал напряжения. Ледяной карниз над пропастью. Гущин, осторожно переставляющий ноги, — все это куда — то исчезло, расплылось в нахлынувших видениях другого мира. Шиянов увидел себя в Москве, в своей маленькой комнате в Плотниковом переулке. Чертёж самолёта новой конструкции лежал перед ним на рабочем столе. Он тщательно изучал его детали. Из-за стены доносились голоса родных. Потом кто-то постучал в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54