Потом мы надеваем башмаки и штормовые костюмы, берём кошки и ледорубы и расходимся группами на тренировку. Трудно придумать более удобное место для изучения всех тонкостей альпинизма, чем наш ледниковый лагерь: скалы всех видов и степеней трудности, ледники с трещинами и без трещин, ледопады, сераки, фирн, осыпи, морены — все это сконцентрировано возле нас в огромном количестве и в богатом выборе, до всего — рукой подать. Лагерь пустеет. Лишь из одной палатки высовываются ноги старшего Харлампиева. Он греет их на солнце, уверяя, что это полезно при расширении вен. Дежурный по кухне вместе с поваром заняты стряпнёй. Каплан и я тренируемся под руководством Гока Харлампиева. Он быстро оправился от болезни, снова обрёл свой неисчерпаемый запас юмора и весёлое настроение и с любезной готовностью обучает нас премудростям альпинистской техники. Мы почтительно называем его «учитель». К обеду мы возвращаемся, полные впечатлений. Особенно благодарный материал для бесед и обсуждений дают альпинистиче-ские подвиги Каплана, этого неисправимого горожанина, умудряющегося скользить и падать на самых ровных местах. Говорят, японцы рекомендуют во время еды много смеяться. Я не знаю, верно ли это, но| мы во всяком случае в полной мере следовали этому рецепту. Обед подходит к концу. Мечтательное выражение появляется на широкой физиономии Гетье. Он начинает посапывать, и глаза его постепенно утрачивают осмысленность. «Вождя» — так мы называем Гетье — явно клонит ко сну. Не говоря ни слова, он встаёт и направляется к своей палатке. Вслед за ним поднимается и второй её обитатель — Цак, и вскоре до нас доносится мирный храп. Впрочем, мы все предаёмся отдыху и doice far meinte (приятному досугу), пишем дневники и письма, читаем Пушкина или Маяковского, принимаем солнечные ванны на больших плоских камнях, разбираем вещи, ремонтируем обмундирование, фотографируем. Завязываются беседы, ведутся рассказы. Они вращаются конечно вокруг альпинизма. Есть области в жизни, обладающие для «посвящённых» неисчерпаемой занимательностью, непреодолимой притягательностью. Заговорите со спортсменом о спорте, с охотником об охоте, и вы почувствуете, что эти люди влюблены в своё дело, влюблены непосредственно и эмоционально. Горы покоряют всякого, обладающего способностью воспринимать природу. Они оставляют неизгладимый след в человеке, очищают и успокаивают своей величавой красотой, своим могучим ритмом, оздоровляют и укрепляют. Кто раз побывал в горах, тот будет возвращаться туда снова и снова. Каждый из нас любит альпинизм по-своему. У Гетье и Абалакова первенствует стремление к борьбе, к преодолению трудностей. Маслов смотрит на горы взглядом художника. Наиболее цельно и всесторонне любит горы, пожалуй, Гущин. Он без конца может говорить о своих кавказских восхождениях. Гущин — рабочий, телефонный техник. Его язык прост и не всегда правилен, но рассказ его сочен, интересен, проникнут настоящей поэзией гор, После ужина, когда стемнеет, центром лагерной жизни становится палатка кинооператора Каплана. К ней стекаются фотолюбители с плёнками и светонепроницаемыми мешками. Каплан составляет таинственные специи — проявительные и закрепительные, — и в красном полумраке палатки кипит работа. Всходит луна. Величественно и холодно голубеет громада пика Сталина. Лагерь засыпает. Грохот камнепадов нарушает иногда наш сон. Мы поворачиваемся на спину, чтобы ориентироваться, откуда идёт камнепад. И, если он идёт со склона Орджоникидзе, у подножья которого стоят наши палатки, мы прислушиваемся к нему до тех пор, пока стремительный полет камней не осядет в рыхлой осыпи и тяжёлый гул не смолкнет. Таким представляется мне сейчас это время. Но вот я беру дневник и перечитываю его — страницу за страницей. И тогда эти десять дней встают передо мною, полные интересных и значительных событий, и смерть маленького круглолицего киргиза Джамбая Ирале ложится на них тенью подлинной трагедии. Откуда это противоречие? Очевидно, тогда в величавом и грозном окружении скал и ледников, в суровом ритме трудной и опасной экспедиции, в борьбе за достижение вершины, в борьбе, где не могло быть отступления и где каждый из нас заранее был готов ко всему, мы воспринимали события легко и просто… А положение было, в сущности говоря, далеко не лёгким и не простым. Гибель Николаева и болезнь обоих Харлампиевых вывели из строя нашу подготовительную группу в самом начале работы. Дальнейшую подготовку пришлось взять на себя нашим штурмовикам, лучшим альпинистам, чьи силы следовало беречь Для восхождения. Николаев погиб 30 июля. 31-го заболел Гок Харлампиев. 3 августа трое штурмовиков — Абалаков, Гетье и Гущин — с носильщиками Ураимом Керимом, Нишаном и Зекиром поднялись в лагерь «5600», чтобы продолжать обработку ребра. 4 августа был взят и обработан третий «жандарм». Абалаков шёл первым, за ним, тщательно страхуя его, шли Гетье и Гущин. Работа была очень опасна. «Жандармы» были трудны не только своей крутизной и километровыми кручами, развёртывавшимися по обе стороны, но и предательской ломкостью скал. Каждый камень, каждая опора, какой бы надёжной она ни казалась, могла обломиться, выскользнуть, покатиться вниз. Гетье и Гущин, не отрываясь, следили за каждым движением Абалакова, готовясь удержать его на верёвке в случае падения. Несмотря на весь его опыт и осторожность, им нередко приходилось уклоняться от камней, сыпавшихся из-под его рук и ног. Трудности, встреченные при обработке третьего «жандарма», показали, что вряд ли удастся при восхождении пройти ребро в один день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54