Теперь, оглядываясь назад, я вижу в этом хорошее предзнаменование: самые важные события моей жизни всегда случались в конце мая. Прежде всего моё рождение. Далее, именно в это время стоит наиболее благоприятная погода для восхождений. 28 мая я был почти на вершине Эвереста вместе с Ламбером; 29 мая — год и один день спустя — я взошёл на неё вместе с Хиллари. Поскольку у нас нет точных записей, шерпы не отмечают день рождения. Но годовщины взятия Эвереста я готов праздновать до конца жизни.Мою мать зовут Кинзом, отца звали Ганг Ла Мингма (как я уже говорил, дети шерпов не носят фамилии родителей). Нас было тринадцать человек детей, семеро мальчиков и шестеро девочек, но, так как жизнь в Соло Кхумбу всегда была тяжела, а смерть близка, в живых остались только я и три мои сестры. Две из них живут с мужьями и детьми в Дарджилинге, третья, младшая, в Соло Кхумбу.Ни отец, ни мать не видели никогда по-настоящему внешнего мира. Самое дальнее их путешествие было в Катманду и в Тибет, в Ронгбук, где брат матери был когда-то верховным ламой. Отец умер в 1949 году. Но моя мать — она теперь очень стара — ещё жива. Во время экспедиций на Эверест в 1952 и 1953 годах я увиделся с нею в Тами после многих лет разлуки, а в 1955 году она переселилась ко мне.Теперь я должен снова сказать о своём имени. Когда я родился, меня назвали не Тенцингом, а Намгьял Вангди. Но однажды меня принесли к важному ламе из Ронгбука. Он посмотрел в свои священные книги и объявил, что в меня воплотился дух одного очень богатого человека, который незадолго перед этим умер в Соло Кхумбу, и что поэтому моё имя нужно изменить. Он предложил назвать меня Tenzing Norgay (или Norkay, или Norkey, как часто писали это имя) и сослался, как и ламы в Тса-чу, на то, что мне предстоит совершить великие дела. Норгей означает, как я уже говорил, «богатый» или «счастливый». Тенцинг значит «приверженец религии» — так звали многих лам, в том числе и того ламу, который дал мне это имя. Как бы то ни было, родители решили, что «Богатый-Счастливый-Приверженец Религии» — подходящее имя на все случаи жизни, и переименовали меня, надеясь, что это принесёт мне счастье.Когда я подрос, было решено, что я должен стать ламой. Меня послали в монастырь, обрили мне голову и одели послушником. Но скоро один из лам (а они не всегда такие уж святые!) рассердился на меня и ударил по голове дубинкой. Тогда я убежал домой и сказал, что больше не пойду туда. Мои родители всегда любили меня — они не послали меня обратно в монастырь; но иногда я задумываюсь, что бы случилось, если бы я вернулся. Кто знает, возможно я был бы сегодня ламой. Бывает, когда я рассказываю эту историю, мои друзья говорят: «А, вот из-за чего ты помешался на горах — стукнули по черепу!»Единственными в Соло Кхумбу, кто умел читать и писать, были несколько лам. Однако писали они, разумеется, не на шерпском языке (ведь у нас нет письменности), а на классическом тибетском, который является языком северного буддизма. Как бы то ни было, убежав из монастыря, я потерял единственную надежду получить образование. Теперь в Намче Базаре есть небольшая светская школа, не ахти какая, но все-таки школа, а в мою юность никакой не было, так что я проводил время подобно всем моим сверстникам: играл и работал. Конечно, я многое успел забыть с тех пор, но кое-что запомнилось очень хорошо. Помню, как я катался верхом на старшем брате, которого теперь давно уже нет в живых… Скот теснился зимой в первом этаже нашего дома, и я запомнил запах пара, который стоял густым облаком вокруг животных, когда они приходили с холода. А сами мы теснились почти так же в маленьких каморках на втором этаже — шум, гам, с кухни проникает дым и чад, но мы счастливы и довольны, потому что другой жизни не знаем.Некоторые отцы обращались с детьми сурово и жестоко. Не таков был мой отец. Я был очень привязан к отцу и любил приносить ему что-нибудь или делать для него что-то даже тогда, когда меня об этом не просили. Ещё я любил сидеть рядом с моей старшей сестрой, когда она доила яков; она давала мне пить теплое парное молоко.Сестру звали Ламу Кипа, она была для меня второй матерью. Позднее она стала «ана ла» (монашкой) в монастыре в Тьянгбоче, где оставалась семь лет. Помня, как она жалела меня, когда я был совсем маленьким, я часто приносил ей еду. Там Ламу Кипа познакомилась с одним монахом, ламой Нванг Ла, и в конце концов они вместе ушли из монастыря и поженились. Наша религия не видит ничего предосудительного в том, чтобы монах и монахиня поженились, только они не могут оставаться в монастыре. С тех пор Нванг Ла стал своего рода «домашним ламой» нашей семьи. Много лет он жил с Ламу Кипа в Соло Кхумбу. После экспедиции 1953 года я забрал их к себе в Дарджилинг, где они и живут теперь со своими детьми. Их сын, Гомбу, ходил со мной в том году на Эверест и дважды поднимался до Южного седла; хотя ему всего двадцать лет, он один из лучших молодых шерпов-восходителей.Однако сейчас я рассказываю о том, что происходило задолго до рождения Гомбу, когда я ещё и не слыхал слова «Эверест». В детстве я, конечно, не раз видел на севере вершину, которая возвышалась в небе надо всеми остальными горами, но тогда она называлась не Эверест. Она называлась Чомолунгма. Обычно говорят, что Чомолунгма значит «Богиня — мать вселенной», иногда «Богиня — мать ветров». Но когда я был мальчиком в Соло Кхумбу, это слово означало ни то, ни другое, оно означало «Гора, такая высокая, что через неё ни одна птица не может перелететь». Так рассказывали своим детям все шерпские матери, так рассказывала мне моя мать, и это имя горы, которую я люблю, по-прежнему нравится мне больше всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85