Действительно, кошмар как таковой, то, что
вызывало такой ужас прежде, отступал. Но неизменно заснув я
возвращался в тот мир, где жил созданный мною из тени дрянной
человечишко, и я слишком поздно понял, что пути назад уже не
будет.
Засыпая на пятую ночь после появления кошмара, я старался
представить себе его несколько иначе, чуть более обитаемым и
близким человеку, надеясь, что и во сне увижу его таким же. И
мне это удалось. Странным образом во сне исчезло это непонятное
ощущение замкнутости и ограниченности бесконечного окружающего
пространства, тлен, заполнявший его, приобрел более конкретные и
воспринимаемые сознанием очертания, напоминая теперь поверхность
замшелых пней в поваленном давнишней бурей лесу, воздух стал суше
и теплее, а свет, хотя по-прежнему сумеречный и не позволявший
как следует разглядеть очертания предметов, несколько усилился.
Дрянной человечишко по-прежнему был там, по-прежнему был жалок и
ничтожен на вид, но уже не был так страшен, как накануне. Он
напоминал теперь узника концлагеря, но узника выжившего и
дождавшегося освобождения, и, проснувшись, я был уверен, что
кошмар отступает.
Все случившееся дальше произошло как бы помимо моей воли,
хотя в большинстве случаев я действовал вполне осознанно. Но беда
в том, что в основе всех моих действий лежала, как мне теперь
представляется, некая начальная предпосылка, над которой я тогда
не потрудился задуматься, подсзнательно считая ее, видимо,
абсолютной истиной. И это при том, что всегда сознательно не
признавал никакие истины абсолютными и готов был оспорить любую.
Тогда я не нашел в себе сил и желания всеьез поразмыслить над
этим вопросом. Ведь размышления - это суровая работа, которая
может и не принести плодов, и я предпочитал не думать, не
замечать существа стоящей передо мной изначальной проблемы.
Только теперь я, наконец, понял ее сущность, хотя как и прежде
далек от ее разрешения. Я понял, что в основе моих действий
лежало убеждение, будто существо, наделенное живой душой, не
может быть абсолютным ничтожеством, не может быть абсолютно
низменным и неспособным возвыситься, что душа, которой мы
наделены, которая позволяет нам ощущать окружающий мир и самих
себя в этом мире, самой природой обречена на устремление ввысь,
что нарушение этого закона есть преступление против самого
мироздания. Беды, невзгоды, страдания давят на душу, втаптывают
ее в землю, но мне казалось, что стоит освободить ее из-под гнета
- и она устремится ввысь, потому что если это неверно, то мир
обречен на гибель. Душа, живая душа неизбежно должна стремится
ввысь - так я считал прежде.
Я не знаю, верно ли это. Но я знаю, что избрал неверный способ
для освобождения души дрянного человечишки из моего кошмара от
тоски и безысходности. Понемногу, постепенно я заполнил мир моих
видений светом, дал ему небо над головой и твердую землю под
ногами, изгнал прочь тлен, мрак и запустение, наполнил здоровьем
и бодростью его тело. Но тоска в его глазах не проходила, и я не
мог отбросить прочь кошмарные видения недавнего прошлого,
отречься от него и позабыть обо всем, не победив этой тоски.
И вот однажды он заговорил. До сих пор меня охватывает
омерзение при воспоминании об этом, до сих пор я не могу простить
себе того, что пошел на поводу у его низменных желаний. Но что
еще мог я поделать, как мог я воспротивиться его воле, которая
нашла теперь выражение, если я, как и всякий человек, не властен
над своими мыслями и не могу стереть их из памяти? А мысли мои -
они-то и наполняли содержанием мир дрянного человечишки, они -
уже помимо моей воли - выполняли все его прихоти, и я уже ничем
не мог воспрепятствовать ему. Какое-то время - всего несколько
дней, потому что дальнейшее произошло слишком стремительно - я
даже помышлял о самоубийстве. Но меня останавливала мысль о том,
что, совершив его, я вместо покоя и забвения могу оказаться
вечным пленником дрянного человечишки. А потом уже было поздно...
Я прекрасно помню, как это случилось, в мельчайших
подробностях могу описать окружение, доносившиеся до меня звуки и
запахи этого мира, одинокую и унылую фигуру дрянного человечишки
передо мной. До того момента он не показывал ни малейшего намека
на то, что знает о моем существовании, и я, странствуя вслед за
ним по миру моих сновидений, казался сам себе бесплотной
тенью,сущностью, лишенной облика. И вдруг, совершенно неожиданно,
он повернулся ко мне и, скривив губы в гнусной полуухмылке,
произнес: "бабу бы", произнес, глядя мне прямо в глаза своим
водянистым, тусклым и мерзостным взглядом, так, что я содрогнулся
от омерзения и... жалости. Потому что в этом стоне его тоскливой
и мерзостной души услышал вдруг не только выражение похотливых
желаний, но все ту же тоску, которую рождает одиночество и
никчемность. И - еще неосознанно, еще интуитивно - почувствовал,
что терплю поражение в борьбе со своим кошмаром, ощутил, еще не
решаясь самому себе в том признаться, что, стремясь освободить
его душу от гнета низменого, дать ей силы для полета, я сам,
своею волей лишаю ее желания стремиться ввысь. Потому что,
наверное, это стремление, если оно есть, должно само бороться с
трудностями, чтобы обрести силу.
Я не смог противостоять ему, хотя и пытался. Он получил
желаемое, а потом уже без задержек получал все, чего только хотел
- море и горы, города и страны, людей, которые бы его окружали,
солнце и звездное небо над головой, потому что не хватало у меня
сил отказать ему во всем этом.
1 2 3 4