Потому
что точно с такого же вопроса начал тогда наш разговор полковник.
Так и спросил меня: "Вы часто бываете в Университете?" Как будто
он не знал этого. Уж кто-кто, а я прекрасно понимал с некоторых
пор: за всеми участниками проекта ведется негласное наблюдение, и
вся информация о наших связях, нашем образе жизни, наших
пристрастиях и привязанностях, наших проступках, наконец,
стекается сюда, к полковнику. Я узнал об этом совершенно
случайно, хотя, конечно, мог бы и догадаться. И предпочел не
распространяться на этот счет. К тому времени я уже прекрасно
понимал, что работаю на серьезную организацию.
И речь у нас тогда шла о Минхе. Правда, это я потом понял, что
о Минхе. Полковник все-таки мастер своего дела, он способен не
хуже нашей программы сбить с толку, и не всегда поймешь, чего же
он добивается. Но я-то понял. Он интересовался тем семинаром,
который вел в Университете Минх. Раза два я там побывал. Довольно
интересные они обсуждали вопросы. Я даже жалел, что не могу
посещать семинар регулярно. А полковник... Как я решил тогда, он
просто не мог понять, чем же этот семинар занят, как ему с его
полковничьих позиций интерпретировать то, что он уже, несомненно,
узнал от своих осведомителей. И решил он спросить меня. Возможно,
конечно, не меня одного, но так уж получилось, что из всех наших
лишь я один побывал на этом семинаре, у остальных не было ни
времени, ни желания особенного. И, значит, услышанное от меня
сформировало у полковника окончательное мнение о том, чем же Минх
занимается в свободное от основной работы время. А ведь полковник
никогда не делал ничего понапасну - это я знал точно. И за
мнением его, несомненно, последовало действие...
"НЕТ",- ответил я. Я теперь вообще не бываю в Университете.
Мне там больше нечего делать. И некогда мне. И вообще, не желаю я
больше думать об этом. Забот и без того хватет.
"ВЫ ЛЮБИТЕ КАРЬЕРИСТОВ?"
Дурацкий вопрос!
"ДА",- ответил я из ехидства. И, конечно, программа учла это
мое настроение. И еще одну брешь пробила в моей психологической
защите. Что ж, этому можно только радоваться. Тестирование, судя
по всему, проходит успешно.
Но радоваться мне совсем не хотелось.
А вопрос-то, кстати, совсем не простой, если копнуть поглубже.
Вспомним-ка, кто у нас был после Минха? Шлегер был. Типичный
карьерист. Из тех, кто идет наверх не благодаря способностям -
такое вообще редко случается - а исключительно за счет искусного
послушания.
Марк тогда быстро добился того, что Шлегера от нас убрали.
Марк многого умел добиться. Но лучше бы, честно говоря, он этого
не делал. Шлегер ведь ничего не потерял, такие вообще никогда не
проигрывают. Зато потеряли мы. Потеряли возможность остановиться
в продвижении вперед, остановиться и подумать, что же такое мы
делаем, что собираемся передать в руки полковника. С некоторых
пор этот вопрос беспокоил меня все больше и больше. А Марк - тот,
судя по всему, вообще места себе не находил в последние месяцы.
Чего стоит хотя бы та статейка, что принес он мне накануне
гибели...
"РУКОПИСИ ГОРЯТ?"
"НЕТ",- ответил я быстро. Слишком даже быстро, пожалуй. Почему
"НЕТ"? С тем же успехом я мог бы ответить и "ДА". Какая теперь
разница? Я и так знаю, что это не риторический вопрос, что вызван
он совсем не литературными реминисценциями. Нет - реальной
жизненной ситуацией. Я вдруг почувствовал, что совершенно
беззащитен перед программой. Даже во рту пересохло от страха, и я
с трудом сглотнул. Страх, пережитый вторично, не становится от
этого меньше. Наоборот, он лишь возрастает от того, что привычен.
Он разрастается в размерах и парализует волю. И человек,
подверженный страху, начинает паниковать и совершать глупости. Как
я тогда.
Конечно, рукописи горят. Еще как горят. Ярким коптящим
пламенем - у меня до сих пор сохранились следы копоти в ванной.
Хорошо еще, не устроил пожара. В спешке можно было вообще спалить
всю квартиру, но тогда я не думал об этом. Я просто был в ужасе.
Я прочитал статью накануне, перед сном. И уже тогда мне стало не
по себе, уже тогда я понял, что подобные мысли не доведут Марка
до добра. Не дай бог, про эту статью узнает полковник. Марк... Ну
неужели он был столь наивен, что собирался кому-то предложить эту
статью для публикации? Да любой редактор, прочитав один лишь ее
заголовок, тут же вернул бы статью обратно. И Марк не мог не
понимать этого. Так что же это - жест отчаяния? Стремление
высказаться хотя бы перед самим собой? Но какой смысл видел он в
этом, на что мог надеяться?
Я хотел поговорить с ним на следующий день, но оказалось, что
он был в местной командировке. А когда я пришел домой... Или мне
это только показалось? Но в квартире явно кто-то побывал. Кто-то
очень ловкий и осторожный - но я заметил: некоторые предметы
сдвинуты со своих привычных мест. Едва сдвинуты - но я слишком
привык к обстановке, которая меня окружает, чтобы не заметить
этого. Ничего, конечно, не пропало. Но рукопись Марка лежала на
столе вместе с другими бумагами, и ее могли прочитать. Ее могли
сфотографировать, наконец. Ее могли теперь найти у меня при
нормальном, уже с понятыми и ордером обыске.
Вот тогда я и кинулся в ванную, схватив коробок спичек.
И ничего ведь не случилось. На другой день я хотел рассказать
обо всем Марку, но случая не представилось. За весь день я ни
разу не сумел остаться с ним наедине. Да и опасно говорить об
этом в здании Управления. А ушел он раньше, пока я беседовал с
полковником.
Нет, не хочу вспоминать об этом!
"ВЫ СПОСОБНЫ НА ПРЕДАТЕЛЬСТВО?
1 2 3 4 5