Каверин Вениамин
Школьный спектакль
Вениамин Александрович КАВЕРИН
ШКОЛЬНЫЙ СПЕКТАКЛЬ
С Андреем Даниловичем Соловьевым я познакомился на лыжной прогулке. Давно приметил я высокого прямого старика с остренькой седой бородкой, обгонявшего меня на просеках и вдруг уходившего в лес по нетронутому снегу. Ходил он с одной палкой, почти не отталкиваясь, очень легко.
Мы разговорились на "скамеечках". Найти это место нетрудно. От станции надо пойти налево по дорожке, удаляющейся от насыпи под острым углом. Сперва покажутся молодые посаженные сосны, потом березовая роща продолжение той, необыкновенно красивой, которая раскинулась по другую сторону железной дороги, - потом смешанный лес. А там близки и "скамеечки" на краю просторной поляны.
Я слышал, что эти "скамеечки", разбросанные здесь и там в здешнем лесу, делает какой-то отставной генерал, организовавший "Союз пожилых любителей леса". И действительно, каждое воскресенье, а иногда и в будни эти любители потихоньку плетутся со станции со своими кошелками и заплечными мешками.
Вот с этого генерала, о котором я спросил Андрея Даниловича, и началось наше знакомство.
Он жил в поселке, в собственном небольшом, но отлично устроенном доме. Поселок был кооперативный, и Андрей Данилович энергично занимался его делами, не забывая, однако, и о своих: его сад считался одним из лучших в поселке. Овдовел он давно и жил один, нисколько, как он утверждал, не скучая. Летом, а иногда и зимой на школьные каникулы к нему приезжала невестка с детьми, семейство старшего сына, военного инженера, работавшего где-то далеко на востоке. Над письменным столом висел портрет младшего. Он пропал без вести, семнадцати лет, в самом начале войны.
Андрей Данилович был заслуженный учитель, много лет преподававший литературу в средней школе. Однажды мы разговорились о десятиклассниках, и я заметил, что для меня это целый мир, такой же сложный и запутанный, как мир взрослых, да еще находящийся в состоянии неустойчивого равновесия.
Андрей Данилович вздохнул.
- Может быть, может быть, - сказал он. - Ну вот, хотите, я расскажу вам одну историю? Произошла она лет семь-восемь тому назад в маленьком городке, очень старом и на редкость красивом. Угодно послушать?
Андрей Данилович назвал подлинные имена (они, разумеется, изменены в моей передаче), и впоследствии я добрался до одного из участников этой истории, который не только по-своему рассказал ее мне, но разрешил прочитать свой школьный дневник. Вот этот-то дневник и заставил меня взять в руки перо.
АНДРЕЙ ДАНИЛОВИЧ: ЛИЦО КЛАССА
Ну-с, начну я с того, что никогда не понимал весьма распространенного выражения: "лицо класса". Никакого "лица" у класса нет, а есть четырнадцать мальчиков и шестнадцать девочек, причем у каждого свое собственное лицо и, естественно, свой собственный характер. И если вы хотите понять, что собой представляет этот характер, извольте подобрать к нему ключ. Причем особенный, отдельный.
Ключ к целому классу мне удалось подобрать только один раз в жизни об этом-то я и хочу рассказать.
Началось с того, что меня попросили "спасать" литературу в десятом классе после какой-то "бабуси", которая заболела и, к общему удовольствию, не вернулась в школу.
- Класс сложный, - сказал мне директор, - и вам, дорогой Андрей Данилыч, придется с ним повозиться.
Директор у нас был человек благожелательный, но глупый. Звали его Иван Яковлевич Белых, и занимался он главным образом своим сборником "педагогических афоризмов", о котором я еще расскажу.
Класс действительно оказался сложным. Все в нем так и ходило ходуном, как полагается, впрочем, в пятнадцать-шестнадцать лет. Ну-с, а с моим появлением эта сложная жизнь стала еще сложнее.
Прежде всего должен сказать, что я вернулся к преподаванию после длительного, вызванного тяжелой болезнью перерыва. Многое оказалось для меня неожиданным, и я должен был найти в себе некий душевный рычаг, чтобы на добрых шестьдесят градусов повернуть свой многолетний опыт. Конечно, в некотором смысле это была ожиданная неожиданность. Ведь никакой "константы" юности, ее постоянной величины не существует. Достаточно, например, прочитать "Дневник Нины Костериной", чтобы убедиться в том, как подростки тридцатых годов поразительно непохожи на подростков шестидесятых.
Короче говоря, на первом же уроке я потребовал, чтобы отвечали они не по учебнику, поскольку они как-никак не попугаи. Стихи чтобы читали наизусть, а о шпаргалках забыли и думать. Выслушали спокойно. Кто-то сказал басом "ого!", где-то похихикали - и ничего не переменилось. Дал им тему, помнится: "Роль Чичикова в поэме "Мертвые души". Из рук вон! Поставил двадцать двоек - и вот тут началось: добрых полчаса весь класс гремел крышками парт, свистел, ревел, пел и мяукал. Сбежалась вся школа. Я закрыл дверь на ключ, дождался тишины, повторил свои требования и вышел.
Борьба - а это была именно борьба - продолжалась месяца три. А может, и больше. Заключалась она в том, что я неоднократно пытался, так сказать, перекинуть психологический мост между собой и своими учениками, а они этот мост преспокойно взрывали, отлично понимая, что за двойки отвечаю я, а не они, и что исключение из школы - факт неслыханный, этого не допустит роно.
Задача моя - надо сказать, нелегкая - заключалась в том, чтобы сделать уроки интересными, то есть отучить класс от равнодушия к литературе. Это было чувство каменное, непоколебимое. Сложилось оно из скуки пополам с инстинктивной уверенностью, что этот предмет не только вполне бесполезен в школе, но никогда не пригодится им в жизни.
1 2 3