Мы с лейтенантом переглянулись.
— Потом гляжу, а Лысый со стола лыбится…
Синицын достал и поставил перед собой на пол наш баул. Сшитый из парашютных чехлов, он казался пропитанным машинным маслом. Лейтенант извлек из сумки бумажный сверток и не торопясь развернул его.
Алена, увидев его содержимое, зашипела на манер кошки и вжалась в спинку кресла-качалки.
— Зачем вы его сюда принесли? — взволновалась Калима. — Этой чертовщины еще у меня в доме не хватало!
Такая реакция обеих женщин нас с Алексеем сильно удивила.
— А что в этом такого? — непонимающе уставился на калмычку Синицын.
Женщина попятилась в направлении сеней.
— Алена, — крепко сжимая в руке бюст Ленина, словно удав на кролика уставился на девушку лейтенант, — это он?
Она согласно замотала головой.
— И он… вот этот бю… тьфу ты блин, этот Лысый улыбался?!
— Да! — по звериному вскрикнула полоумная.
Из сеней показалась Калима. В руках она несла фуфайку. Встав между Синицыным и креслом-качалкой, она заслонила девушку от наших глаз.
— Пойдем, Аленушка, я провожу тебя домой! А то мама ругаться будет.
Девушка соскользнула с кресла, которое на прощанье скрипнуло, и быстро исчезла за дверью.
— Я скоро, — не оборачиваясь произнесла Калима и вышла вслед за ней.
Вернулась старушка за полночь. Мы молча поели холодное угощение и теперь ожидали, куда хозяйка положит нас спать. Этот день слишком затянулся. Я уже не без труда поднимал отяжелевшие веки. Было заметно, что и Синицын чувствует себя не лучше. Однако со сном пришлось опять повременить. Хозяйка вернулась из гостиной со средних размеров шкатулкой. Поставив ее на стол перед нами, она сказала:
— Прежде чем я расскажу вам мою историю, унесите, пожалуйста, этот предмет из моего дома.
Синицын сразу согласился. Только вот куда было его нести?
— Закопайте его на огороде или на задах. Мне все равно. А завтра опять достанете.
Лейтенант удалился. Пока он отсутствовал, Калима не проронила ни слова. Так что я чуть было совсем не заснул.
Калима родилась на Кубани. А на Алтай приехала двадцатилетней девушкой. Два года отработала в Барнауле, а потом по распределению попала сюда. Это произошло в тридцать третьем году. Работала учительницей русского языка, да так и осталась здесь навсегда. В тридцать пятом к ним в село назначили нового руководителя — Митрохина Григория Дмитриевича. Человеком он был приезжим, и о нем никто ничего толком не знал. Правда, ходили о нем слухи. Много слухов. О том, что был он в свое время чекистом и имел много боевых наград. Сюда его «сослали», — чем-то провинился он, что-то, будто бы, сделал не так. А мужчина он был видный, высокий, плечистый, с копной буйных волос. И стал он за Калимой ухаживать. Она тогда первой красавицей на селе слыла. И так уж получилось, что сошлись они с Митрохиным. Несмотря на то, что он ее на целых двадцать лет старше был. Только вот жениться он на красавице-калмычке не торопился. Все до весны ждал. Так и говорил: «Подождем до весны». Прошло три года. А однажды весной его обнаружили мертвым. В его же кабинете. Застрелился. Из своего именного нагана.
— Вот и дождался своей весны, — печально закончила хозяйка. Смахнула платочком слезу и только потом открыла свою заветную шкатулку.
Среди многочисленных, порой очень старых, фотографий, там и тут виднелись уголки писем. Некоторые из них были сложены по-фронтовому, треугольником.
— Вот он, — извлекла на свет одну из карточек женщина, — мой Григорий.
С пожелтевшей фотографии на нас смотрело строгое, несколько широковатое, лицо волевого человека. Черные пышные усищи, как у Буденого, казалось, совершенно ему не шли.
Старая калмычка слегка погладила изображение кончиками пальцев и взглянула на лейтенанта Синицына.
— Простите, Калима, я что-то не совсем понимаю… — начал было мой товарищ.
— Это он привез сюда этот бюстик, — сразу пояснила женщина.
Глаза Алексея вспыхнули. Он осторожно вынул из ее пальцев портрет и теперь уже с интересом взглянул на бывшего владельца злополучного мраморного бюста.
— Калима, что вам известно о жизни этого человека до его знакомства с вами?
— Он почти ничего мне не рассказывал. Только когда сильно хмелел…
— Что, часто пил? — вырвалось у лейтенанта.
— Часто — не часто… А кто из мужчин тогда не пил? Времена уж больно тяжелые были. Вот и топили они свое горе, а кто и свои… тайны в самогонке.
— Какая же тайна была у Митрохина? — не глядя в глаза женщине, спросил Алексей.
— Думаю, что страшная. И, наверное, не одна… Несколько раз я даже замечала, что он плакал. Тихо так, по-мужски, глотая слезы… А однажды, когда я его пьяного спать укладывала, он прошептал мне на ухо: «Много я, Калимушка, душ людских загубил. Ой, много! Не простится мне этого…»
— А когда вы впервые бюст-то увидели? — возвратил ей фотографию лейтенант.
— Случайно это произошло, — вздохнула женщина, — тогда мы с ним на другом краю села жили. Недалеко от водокачки. Там и котельня рядом стояла. У нас баньки своей никогда не было. Да и не только у нас. Так что мыться туда ходили, в ко-тельню. Один осетин там тогда жил. Он где-то ванну чугунную раздобыл и между котлов ее пристроил. Ну и всех, у кого своей бани не было, за умеренную плату мыться пускал. Григорий каждую субботу к нему ходил. Я-то все дома больше… воды в тазике накипячу и… Однажды осетин тот меня на улице встречает и спрашивает, не боюсь ли я за Григория моего? Я его спрашиваю, с чего, мол, вдруг? А он и рассказал мне, что, будто бы видел, как Митрохин каменый портрет Ленина в кипятке полоскал. При этом там такая матерщина слышалась…! И если кто об этом узнает, беды не миновать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95