Вполне определенное утолщение в промежности его синих джинсов позволяет предположить, что этот парень необыкновенно хорошо оборудован. К сожалению, он сильно увлечен очень красивой девушкой с длинными прямыми волосами (крашеная блондинка), стройными ногами и великолепной грудью, напоминающей Люп Велес. Она умственно отсталая. Когда я попросила ее подняться, она не уразумела слова «подняться», так что мне пришлось попросить ее «встать», чтобы она поняла. Вполне возможно, что и он глуп, но у него хватает чувства самосохранения не говорить слишком много. Когда же он все-таки это делает, то произносит слова с таким замечательным акцентом, что я просто таю.
«Я думаю, мы сработаемся, мисс Майра», – были его первые слова, сказанные мне после занятия. Он наклонился ко мне, глядя сверху вниз прямо мне в лицо, уверенный в своем мужском превосходстве. Он стоял так близко, что я могла ощущать запах его дезодоранта в смеси с табаком и теплой мужской плотью. Однако, раньше чем я смогла найти подходящий ответ, она оттащила его. Бедное дитя! Она не знает, что рано или поздно я заполучу его.

9
Смогу ли я испытать такое еще раз! Я возрождаюсь, или, как говорят, нахожусь в процессе возрождения, подобно Роберту Монтгомери в «Сюда идет мистер Джордан».
Я сижу напротив французского кафе на Монмартре в задней части «Метро». В прошлом году пожар уничтожил многие из постоянных открытых площадок студии – эти улицы и церкви я знаю лучше, чем когда-то знала район Челси в Манхэттене, где мы обитали с Майроном. Мне очень жаль, что произошел пожар, и я оплакиваю утраченное, особенно улицу в аристократическом квартале Нью-Йорка и очаровательную деревушку в Нормандии. Но, благодарение богу, это кафе еще стоит. Фанерные стены на металлическом каркасе скреплены и раскрашены так аккуратно, что создают удивительное впечатление настоящего парижского бистро, и эти столики и кресла под полосатыми зонтиками прямо на улице. Кажется, в любую минуту здесь могут появиться парижане. Я жду, что сейчас выйдет официант и я закажу ему бокальчик перно.
Мне трудно поверить, что я сижу за тем самым столом, за которым Лесли Карон ждала Джина Келли много лет назад, я могу почти точно воспроизвести в памяти освещение, камеру, звуки, людей; все крутится вокруг одного этого столика, где в лучах искусственного солнечного света Лесли – лицо слишком узкое, но все равно очаровательное, с очень похожими на мои глазами – сидит и ждет своего экранного возлюбленного, в то время как гример слегка присыпает пудрой знаменитые лица.
Из угла, где я сижу, мне видна часть улицы в Карвервилле, где жил Энди Харди . Улица поддерживается в прекрасном состоянии как последняя святыня, каковой она, собственно, и является, как мемориал всему, что было близким и – да-да! – дорогим в американском прошлом, как памятник навсегда ушедшей эпохе.
Несколькими минутами раньше я видела и сам дом судьи Харди с его аккуратно подстриженными зелеными газонами и окнами, занавешенными муслином, за которыми нет абсолютно ничего. Что-то жутковатое в том, что эти дома выглядят совершенно реальными с любой точки на слегка изгибающейся улице, засаженной высокими деревьями и цветущими кустами. А ведь стоит только зайти за дом, как увидишь ржавые железные конструкции, некрашеное дерево, грязное оконное стекло и муслиновые занавески, рваные и запыленные. Время губит все человеческое; хотя вчера вечером, когда я увидела Энн Рутерфорд за рулем остановившейся перед светофором машины, я узнала эти огромные черные глаза и подвижное лицо. По крайней мере держится она элегантно, и я не знаю, что могло бы взволновать меня больше.
Это счастливейший момент в моей жизни: сидеть одной здесь на задворках – и никого вокруг; ради этого я постаралась избавиться от провожатого со студии, сказав ему, что хочу немного отдохнуть в каком-нибудь из незанятых кабинетов здания Тамберга, после чего я, конечно, понеслась через дорогу прямо сюда.
Если бы только Майрон мог видеть это! Конечно, он бы огорчился, заметив знаки распада. Дух разложения просто витает в воздухе. Самое страшное, что сейчас здесь не снимают НИ ОДНОГО ФИЛЬМА, и это означает, что двадцать семь огромных съемочных павильонов, которые были свидетелями сотворения столь многих миражей и судеб, сегодня совершенно пусты, за исключением нескольких студий, занимающихся телевизионной рекламой.
Поскольку я не Майрон Брекинридж, а Майра, и я поклялась писать абсолютную правду обо всем, что касается меня, то, несмотря на близость, которая существовала между мной и мужем на протяжении его короткой жизни, и несмотря на мою полную поддержку его тезиса о том, что фильмы 1935-1945 годов были высшей точкой западной культуры, завершившей все, что началось в театре Диониса в тот день, когда Эсхил впервые представил свои творения афинянам, я должна признать, что не разделяю взглядов Майрона на телевидение. Я была достаточно передовым человеком в 1959-м, чтобы почувствовать, что не кино, а коммерческое телевидение станет в дальнейшем притягивать к себе лучших артистов и постановщиков. Как результат возник этот новый мир, в котором мы, хотим того или нет, сейчас живем: постиндустриальный и предапокалиптический. Почти двадцать лет сознание наших детей наполнялось мечтами, которые останутся с ними навсегда, бесконечно напоминая о себе звоном таинственных колокольчиков (вот сейчас, когда я пишу это, я тихонько насвистываю «Рино Уайт», тему, которая имела гораздо большее значение для человеческой культуры, чем весь Стравинский). Летом 1960-го я даже послала об этом статью в «Партизан Ревю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62