Как бы отнесся к нему Майрон? Возможно, он оценил бы его не слишком высоко. Майрон предпочитал натуры низменные и порочные, обиженные судьбой. Расти нисколько не выглядел обиженным, а тем более доступным – даже для Майрона с его весьма развитой техникой соблазнения. И все же там, где Майрон потерпел бы неудачу, меня ждет успех.
Тот факт, что Расти не имел никакого представления о моих планах, придавал особую остроту каждому мгновению, которое мы проводили вместе в обществе Мэри-Энн. Осторожное манипулирование разговором (с моей стороны) создавало удивительную интригу, давая мне возможность наблюдать за поведением совершенно чужеродного объекта в его родной стихии: неутолимая жажда антрополога, изучающего в глухой деревеньке культуру и обычаи аборигенов и осознающего, что уже только одним своим появлением в этом месте он вносит необратимые изменения в их культуру; земные микробы, занесенные астронавтами в другие миры, способны убить или изменить внеземные формы жизни, которые на самом деле следует сохранить хотя бы для того, чтобы изучить. Но такова наша странная судьба – разрушать или изменять все, к чему мы прикасаемся, так что мы сами и есть постоянные и неизменные губители жизни, эдакие пожиратели вселенной, и наше пагубное поступательное движение приведет нас только в горнило всеочищающего солнечного огня, либо вызванного нами самими, либо ниспосланного на нас природой, если сработает механизм самозащиты мироздания, которое не выдержит слишком большого количества чуждых элементов в своей гармоничной системе. Смерть и разрушение, ненависть и гнев – наиболее характерные человеческие черты, они свойственны и Майре Брекинридж, которая это знает, но намерена вскорости полностью переступить через них, причем самым необычным способом.
Присутствие антрополога (меня) за деревянным столом в «Быке и петухе», несомненно, внесло определенные коррективы в поведение двух существ, которые настолько раскрепостились, что после обсуждения частных проблем Разговор мог перейти в общее русло; такое редко случается среди низшего сословия, представители которого обычно говорят о себе, выуживая из своей глупой памяти все новые и новые факты и вызывая в конце концов скуку даже у таких же, как они, собеседников, которые, разумеется, нетерпеливо ждут своей очереди, чтобы рассказать свою историю.
Каким-то образом разговор вновь коснулся гордого отказа Расти от предложения мексиканца, и Мэри-Энн дала понять, что она, со своей стороны, не могла бы и помыслить о том, чтобы заняться любовью с женщиной.
– Это просто… ну, вызывает отвращение у меня, – сказала она. – Я хочу сказать, я просто не смогла бы. Я думаю, что женщина должна вести себя, как женщина, а мужчина, как мужчина, вот так.
– И как же должен вести себя мужчина? – мягко спросила я.
Ответил Расти:
– Он должен заниматься любовью со своей милашкой, вот как.
– Но только если он ее на самом деле любит, – шаловливо заметила Мэри-Энн; они оба рассмеялись над явно привычной уже шуткой.
– И почему он должен с ней это делать? – я продолжила свой осторожный допрос.
– Ну, потому что… о господи, это же естественно !
– От этого рождаются дети, – объяснила Мэри-Энн. – Я имею в виду, что так предписано природой.
– Вы считаете, что природа требует, чтобы вы рожали детей всякий раз, когда занимаетесь любовью?
Мэри-Энн выглядела, как растерявшаяся ученица католической школы, пытающаяся вспомнить, чему ее учили.
Но Расти был настоящим польским католиком и умел отличать правильное от неправильного.
– Мы верим, что это так, да, мы каждый раз так думаем. Так нас учит церковь.
– Но вы ведь применяете контрацептивы, не так ли?
Они переглянулись, и Расти ответил:
– Да, конечно. Я думаю, большинство католиков так делает, но при этом мы осознаем, что это неправильно.
– В таком случае вы должны действительно верить, что это правильно, когда рождается все больше и больше детей, несмотря на то, что половина всех когда-либо родившихся людей еще живы сегодня и что каждый день двадцать тысяч людей умирают от голода в Индии и Южной Америке? – О эта коварная Майра Брекинридж! Никто не в состоянии выпутаться из искусных сетей ее диалектики!
Расти нахмурился, делая вид, что размышляет, хотя, как недавно выразился один из студентов по другому поводу, он только думал, что думает.
– Возможно, этим индийцам и китайцам и всяким таким надо ввести контроль за рождаемостью, раз их религия не заботится… если, конечно, у них есть религия…
– У них есть религия. И они заботятся. И они полагают, что быть мужественным для мужчины означает иметь как можно больше детей…
– Потому что очень много детей умирает в детстве, – необыкновенно глубокомысленно произнесла Мэри-Энн.
– Они действительно умирали, и это поддерживало равновесие между численностью населения и наличием продовольствия. Но сейчас дети выживают. И голодают. И все потому, что их родители искренне верят, что быть мужественным – значит делать детей, а быть женственной – рожать их.
– Но у нас все иначе, – Расти был чертовски настойчив. – Еды нам хватает, у нас есть…
– Планирование семьи, – Мэри-Энн выглядела счастливой. Никаких сомнений, что у нее все уже спланировано.
Еды хватает – это как раз то, что я хотела услышать. Я была великолепна. Я охарактеризовала в цифрах все доступные человечеству источники пищи, известные на начало семидесятых годов (я не стала говорить о планктоне и водорослях). Я доказала, что, по существу, Мальтус был прав, хотя и ошибся в расчетах. Я живописала, что происходит, когда крысы оказываются в слишком тесном пространстве:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62