Но если твоя хозяйка тыквоголовая дура и не может приготовить сациви из коршуна, а это тебе не курица, при чем тут бедный коршун? А если на зиму засолить - не надо никакой другой закуски - шоколад.
Я решил отойти от коршунов, чувствуя в этой теме некоторую опасность для себя. Я спросил у него, где он работает.
- Я в милиции работаю, - сказал он и жестом наместника показал в сторону приморской долины, - в трех санаториях дежурю...
И хотя санаториев отсюда не было видно, я знал, что они есть. Опять идея видимого и существующего.
- Но дело не в этом, - продолжал он, - я как работник милиции должен бороться за справедливость. И я борюсь. Но я ненавижу отсталых людей, даже если они абхазцы! Когда я вижу отсталого человека, мне до того противно, что я отворачиваю голову. Вот так прохожу! Не обязательно в коршунах дело. Вообще ненавижу отсталых людей. Но тех, которые презирают коршунов, в особенности. Некоторые ученые люди говорят, что скоро совсем плохо будет. Есть будет нечего. А тут тысячи, тысячи коршунов осенью пролетают в сторону Турции. Почти даром пролетают. Слушай, а турки коршунов едят?
- Не знаю, - сказал я.
- А где ты живешь?
- В Москве.
- Я два раза был в Москве, - важно сказал он, - первый раз десять лет тому назад. Второй раз в прошлом году. И что интересно. Десять лет тому назад было полно голубей в Москве. А в прошлом году я их не видел. Что, съели?
- Не думаю, - сказал я, - пока до голубей не дошли.
- А чем ты занимаешься? - спросил он.
- Я книги пишу, - сказал я.
- О чем ты пишешь, - оживился он, - о нашей абхазской истории или о чем попало?
- В основном о нашей абхазской истории, - сказал я и, снижая пафос, добавил: - Но иногда о чем попало.
- Молодец, что ты пишешь о нашей абхазской истории! - воскликнул он, целую тебя за это, учти, в любое место! Но иногда, когда лишнее время, пиши о чем попало тоже. И такое, наверное, кому-то надо. Но молодец, что ты пишешь о нашей абхазской истории!
Видимо, ему так понравилось, что я в основном занимаюсь абхазской историей, что он снова решил подарить мне коршуна.
- Слушай, - сказал он грозно, - клянусь моими обоими детьми, обижусь, если не возьмешь вот этого!
Он рванулся обеими руками к своему поясу, но на этот раз в сторону огромнейшего коршуна. Такого гонорара у меня не бывало.
- Нет! - схватил я его за руки. - Спасибо, дорогой. У нас тут нет возможности заниматься коршуном. Мы в гостях.
- Слушай, - он твердо посмотрел мне в глаза, - может, ты стесняешься сказать, что никогда не ел коршунов? Я не такой. Я не обижусь. Это не значит, что ты отсталый человек, это значит, что ты жил в Москве. Даже если когда ты жил в Абхазии и не ел коршунов, я не обижусь. Ты пишешь абхазскую историю, а это для меня всё! Но тогда напиши честно: я жил в отсталом селе Чегем, где не ели коршунов. А если найдется такой человек, который откроет тебе глаза на вкус коршунов, ты и о нем честно напиши!
- Нет, - сказал я, - спасибо! Я с детства ел коршунов. Я даже жарил их на вертеле!
- Как на вертеле? - воскликнул он изумленно.
Если я что и жарил на вертеле, так это кукурузные початки и цыплят. В доме дедушки жарить на вертеле коршуна было бы всё равно что жарить ворону. Но отступать уже было некуда.
- Очень просто - на вертеле, - повторил я, окунаясь в пучину лжи, как индюшку.
- Индюшка это одно, - сказал он почти язвительно, - а коршун совсем другое. У него мясо жесткое. Его надо хорошенько проварить.
- А вино для чего, - вскинулся я, перебрасываясь на французскую кухню, о которой, как я думал, у него сведенья еще более смутные, чем у меня, мы, чегемцы, сначала коршуна смачиваем в вине. Сутки! А потом жарим на вертеле. У нас так принято было.
- Постой! Постой! - крикнул он и ударил меня по плечу, как бы умоляя притормозить. - Какое именно вино? "Качич", "изабелла", "цоликаури"?
- Любое! - воскликнул я, как и все лгуны, пафосом прикрывая ложь. И с ужасом думая: увяз!
- А в чаче вымачивать коршуна можно? - воскликнул он, как бы пытаясь освоить все варианты нового чегемского мышления.
- Нет, - сказал я строго, - чачей можно только запивать.
- Это я и так знаю, - кивнул он, - но вымачивать коршунов в вине, перед тем как жарить на вертеле, - до этого ни один человек у нас не додумался. Недаром говорят, что чегемец, на сколько он торчит над землей, на столько он еще и под землей.
На абхазском языке поговорка эта означает великую хитрость, а иногда и коварство. Я решил все-таки увести разговор от этих проклятых коршунов, пока не попался.
Я спросил у него, не знает ли он человека, который ловит и приручает ястребов. И вдруг он улыбнулся мне неожиданной блаженной улыбкой. Широкое лицо его расплылось в безмерной доброжелательности. Он весь расслабился и, безвольно наклонив голову, молча смотрел на меня несколько секунд.
Я понял, что экстаз коршуноведения опал. Омовение коршуна в вине, перед тем как смачно насадить его на вертел, сладостно доконало его. Поэма кончилась. Впрочем, небольшие фрагменты всплывали и позже.
- Такой человек перед тобой, - сказал он тихо и вразумительно, - я как раз иду к своему шалашу... А вот и моя сорокопуточка...
С этими словами он расстегнул рубашку и осторожно вытащил маленькую сорокопутку со шпагатом на лапке. Птичка казалась сильно смущенной нашими разговорами о коршунах. Он намотал на ладонь шпагат, оставив с полметра свободным. Тряхнул ладонь. Сорокопутка взлетела и завибрировала над ним как теплый пропеллер. Мы пошли.
- Бодрая, - кивнул он на птичку, - я ее только что кормил кузнечиками.
Вот и шалаш. Он был покрыт и устлан сухим папоротником. Мы нагнулись и ступили в него. Руслан, стоя на коленях, снял ружье и приладил его в угол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116