», — спросила я у приютившей меня старухи. «Лягу лицом вниз», — сказала она.
Одна из женщин пыталась уточнить по телефону фамилии убитых. Когда-то убежденная протестантка, я попыталась молиться. Но мне вспомнилась глупая детская игра, начинающаяся словами: «Если у вас есть одно-единственное желание в этом мире…». Я решила позвонить в Нью-Йорк любимому человеку. Он скажет волшебные слова, и опасность уйдет.
«Привет, как ты?» — его голос был до абсурда веселым. Он лежал в постели.
«Я жива».
«Хорошо, а как продвигается дело?»
«Я чудом спаслась. Сегодня убито тринадцать человек».
«Держись. В новостях говорят как раз о Лондон-Дерри».
«Это кровавая бойня».
«Ты можешь говорить громче?»
«Это еще не закончилось. Бронетранспортер только что задавил мать четырнадцати детей».
«Послушай, тебе не нужно лезть на передовую. Не забывай, ты должна написать статью об ирландских женщинах. Присоединись к женщинам и не лезь на рожон. Хорошо, дорогая?»
После этого бессмысленного разговора я оцепенела. В глазах потемнело, голова стала чугунной. Мной овладела лишь одна мысль: выжить. Мир ничего больше не значил для меня. Тринадцать человек погибнут или тринадцать тысяч, возможно, погибну и я. А завтра все будет в прошлом. Я поняла: со мной нет никого. Никто не сможет меня защитить.
После этого меня целый год мучили головные боли.
Вернувшись домой, я еще долго пребывала под впечатлением своей возможной смерти. Ни о какой статье не могло быть и речи. В конце концов я выдавала из себя несколько слов, выдержала сроки, но какой ценой? Моя злость вылилась в резкую обличительную речь против близких. Я бросила всех, кто меня поддерживал и мог бы помочь в борьбе с демонами страха: порвала отношения с человеком, вместе с которым была четыре года, уволила секретаря, отпустила экономку и осталась одна с дочерью Маурой и своими воспоминаниями.
Весной я не узнала себя. Моя способность быстро принимать решения, мобильность, позволявшая мне избавляться от старых взглядов, дерзость и эгоизм, направленные на достижение очередной цели, скитания по миру, а затем работа над статьями ночи напролет с кофе и сигаретами — все это уже не действовало на меня.
Внутренний голос терзал меня: «Подведи итоги. Половина жизни прожита. Не пора ли позаботиться о доме и завести второго ребенка?» Он заставлял думать над вопросом, который я старательно отодвигала от себя: "А что ты дала миру? Слова, книги, денежные пожертвования — этого достаточно? Ты была в этом мире исполнителем, а не участником. А ведь тебе уже тридцать пять…"
Такова была моя первая встреча с арифметикой жизни.
Это ужасно — оказаться под обстрелом, но те же чувства можно испытать после любого несчастного случая. Представьте: дважды в неделю вы играете в теннис с энергичным тридцативосьмилетним бизнесменом. Однажды после игры у него отрывается тромб и попадает в артерию, сердечный клапан закупорен, и человек не в состоянии позвать на помощь. Его смерть потрясает жену, коллег по бизнесу и всех друзей такого же возраста, включая и вас.
Или междугородный звонок оповещает вас, что ваши отец или мать попали в больницу. Лежа в постели, вы вспоминаете, какой энергичной и жизнерадостной была ваша мать, а увидев ее в больнице, понимаете, что все это ушло навсегда, сменившись болезнью и беспомощностью.
К середине жизни, достигнув тридцати пяти — сорока пяти лет, мы начинаем всерьез задумываться о том, что смертны, что наше время проходит и что, если мы не поспешим определиться в этой жизни, она превратится в выполнение тривиальных обязанностей для поддержания существования. Эта простая истина вызывает у нас шок. По-видимому, мы ожидаем изменения ролей и правил, которые нас полностью удовлетворяли в первой половине жизни, но должны быть пересмотрены во второй ее половине.
В обычных обстоятельствах, без ударов судьбы и сильных потрясений, эти вопросы проявляются в течение нескольких лет. Нам нужно время, чтобы настроиться. Но когда они обрушиваются на нас все сразу, мы не можем их тотчас же «переварить». Переход ко второй половине жизни кажется нам очень жестким и слишком быстрым, чтобы его принять.
Передо мной эти вопросы встали тогда, когда я неожиданно столкнулась со смертью в Северной Ирландии.
А вот что случилось шесть месяцев спустя. Представьте себе: я, уверенная в себе, разведенная деловая женщина, успешно делающая карьеру, тороплюсь на самолет, чтобы лететь во Флориду, где проходит демократическое национальное собрание, и вдруг обнаруживаю одну из моих любимых домашних птичек мертвой. Я начинаю рыдать навзрыд. Вы наверняка скажете: «Эта женщина сошла с ума». Точно так же подумала и я.
Я заняла место в хвосте самолета, чтобы при авиакатастрофе оказаться последней, кто столкнется с землей.
Полет на самолете всегда доставлял мне радость. В тридцать лет я не знала, что такое страх, занималась парашютным спортом. Теперь все было иначе. Как только я подходила близко к самолету, я видела балкон в Северной Ирландии. Вскоре этот страх перерос в фобию. Меня стали привлекать истории авиакатастроф. Я болезненно изучала все детали на фотографиях с мест крушения. Выяснив, что самолеты ломаются в передней части, я взяла за правило садиться в хвост, а входя в самолет, спрашивала пилота: «Есть ли у вас опыт выполнения посадки по приборам?» При этом я не испытывала стыда.
Я находила слабое утешение в том, что раньше, до тридцати пяти лет, со мной ничего подобного не происходило. Все мои прежние тревоги имели реальную основу, причиной же нынешней авиафобии стали иные, не связанные с ней события, вытесненные в подсознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159