В Скандинавии процессы взаимоистребления хищных гоминид приходятся на 900-е годы и они довольно-таки скрупулезно зафиксированы в сагах и Эддах. Достаточно вспомнить викингов-берсерков («медвежьи шкуры»), в бою впадавших в бешенство, подобное ликантропии или малайскому амоку. Они кусали щит, выли, были нечувствительны к боли. А один из таких великих героев «стран полнощных» не мог уснуть, если ему вдруг не удавалось приспособить себе в качестве подушки голову очередного — убитого им в течение дня — врага. Столь раннее и достаточно эффективное самоизбавление от подобных «героев» позволило скандинавским странам занять прочные миролюбивые позиции. Так, Швеция, довоевавшая, впрочем, до Полтавской битвы и еще чутьчуть по инерции, все-таки благополучно плюнула на все эти безумные дела и провозгласила свой нейтралитет де-факто, причем даже раньше (на год) Швейцарии, первой в мире оформившей «вечный нейтралитет» де-юре, избавившейся от своего хищного балласта наиболее эффективно: «сбагрив» его путем поставки наемников всей остальной Европе в течение XIV и XV веков.
Подобные же процессы — где раньше, где позже — происходили во многих странах мира, но далеко не во всех; по большей части, они затронули западноевропейские страны, что самым непосредственным образом сказывается на их нынешней социальности. Так, во Франции эти процессы несколько «запоздали», и хотя интенсивность «гильотинной прополки» Девяносто Третьего года долгое время вызывала содрогание у слабонервных потомков (точнее, до тех пор, пока не подоспели новые и гораздо большие ужасы), тем не менее ее оказалось уже недостаточно для ускоренного выхода страны к т.наз. демократии, и для достижения приемлемого видового баланса в обществе потребовалось еще несколько военнореволюционных эксцессов — примерно по одному на поколение: 1812, 1831, 1848, 1871 гг., не считая «алжирской оттяжки», завершившейся уже в середине XX века ОАС-овским террором.
В Италии борьба гвельфов и гибеллинов велась без «должного» размаха, как-то даже театрально. К тому же, этой борьбой не был охвачен «дикий Юг» Королевство обеих Сицилии, за что страна ныне расплачивается сицилийской саркомой Коза Ностры, давшей метастазы по всему миру. (Во Франции также имеется подобный «корсиканский очаг», в свое время выделивший из себя Наполеона). Красные же Бригады «цивилизованного Севера» — это остатки не погасшего и все еще чадящего костра Рисорджименто с его такими выдающимися и знаменитыми «поленьями», как Д. Гарибальди и — «догоревший» в повешенном кверху ногами состоянии — Б. Муссолини.
Самой «тяжелой на подъем» в Западной Европе оказалась Германия, которая так и не смогла «внутренне растратить» себя, и пошла «внешним», дальним путем: через триумф Тевтобургского леса, добитие Рима и тысячелетний бесплодный «Drang nach Osten». К «пиршественному столу» раздела мира она пришла так поздно и со столь горящими от неутоленного агрессивного голода глазами, что О. Бисмарку не составило особого труда буквально за одно поколение перековать немцев из нации сентиментальных «очкастых ученых» (успевших, правда, создать химическое оружие) в нацию — мирового убийцу с двумя страшными судимостями: Версальской и Нюрнбергской. Легкость отмеченного перехода к агрессивности и его массовость объясняется повышенной диффузной составляющей немецкого народа, сравнимой лишь с предельно выраженной русской диффузностью. Столь знаменитые тевтонские качества: методичность, дисциплинированность, аккуратность, тяга к порядку — есть следствие легкой подверженности воспитанию и некритическому, беспрекословному восприятию традиций, т.е. не что иное, как проявление конформности, послушания, недалекости.
В этом плане немцы и русские «вычисляются» как народы, «равные по модулю, но разные по знаку», или — в образах М.Е. Салтыкова-Щедрина — ухоженный «мальчик в штанах» и «мальчик без штанов в луже». Именно отсюда происходит их «притягательность и аннигиляционность» во взаимоотношениях. (Существующая значительно большая взаимная симпатия американцев и русских «литературно» сопоставима с дружбой Тома Сойера и Гекльберри Финна, а диффузность «средних американцев» оформилась в виде придебильной наивности и толстокожей хамской фамильярности). Развязанные немцами две войны «против всех», при соотношении сил и возможностей по самым радужным оценкам 1:3 и 1:5, соответственно, это по своей сути неотличимо от бесшабашного русского «авось». А начинать два раза такое заведомо проигрышное дело — это тоже чисто русская особенность, отображенная в пословице: «не за то отец сына ругал, что тот в карты играл, а за то, что отыгрывался». Наиболее же иллюстративна и доказательна в этом «международном равенстве» тождественность советского и фашистского «социализмов» с мировым концлагерным замахом.
Население России (говоря о русском суперэтносе, состоящем — по классической терминологии — из великороссов, малороссов и белорусов) представляет собой обширнейшую диффузную группу с необычайно многочисленными неоантропическими «вкраплениями». «Отечественных», т.е. собственно восточнославянских палеоантропов и суггесторов здесь всегда было очень и очень мало. Это следствие не столько татарского погрома, сколько в первую очередь — далекое эхо затерявшегося в глубинах веков начала первого тысячелетия н.э. некоего «балканского эксцесса», по мнению историка В.О. Ключевского, заключавшегося в конфликте с «волохами» (римлянами), и закончившегося исходом в Причерноморье предков восточных славян. Заметная сниженность агрессивного начала Руси чувствуется уже в ранних межплеменных княжеских усобицах, в них отчетливо прослеживается «инерционная усталость»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69