Мария прихрамывает. Все зависит теперь от того, что сумеет она отыскать в сейфе, скрытом за бабушкиным портретом. Мария — единственная законная наследница. Но как забыть, что единственной наследницей она стала лишь потому, что никто из ее родственников не вернулся со свадьбы? Мария надеется, что она знает комбинацию из шести букв: однажды ей довелось услышать, как госпожа Пачеко шепнула на ухо мужу: «По-прежнему КАРМЕН?» — а через пять минут вышла из кабинета с браслетом и колье в руках. Но комбинацию могли изменить, и тогда все пропало.В общем-то Мария и так уже почти богата: одна квартира стоит в десять раз больше той суммы, которая ей нужна. Но разве за неделю продашь квартиру, учитывая все юридические сложности с оформлением, которое потребует сначала составления акта о смерти, а там пойдут всякие проверки, крючкотворство нотариусов, хлопоты с полицией… Нет, все зависит от содержимого сейфа — оно, бесспорно, принадлежит ей, однако же она ни до чего не имеет права дотрагиваться, пока не будет произведена опись, пока она официально не вступит в права наследования и не уплатит налога. Превосходный пример того, как обстоятельства заставляют совесть молчать! Превосходный пример неизбежности нарушения закона! Мария отодвигает бабушкин портрет. Перед ней возникает пластина из голубоватой стали с шестью кнопками, и одновременно возникает вопрос: а где ключ? * * * Мария ищет. В четырех ящиках бюро — среди стопок почтовой и меловой бумаги, среди блокнотов, тетрадей, катушек, клейкой ленты, перочинных ножичков, ножниц, луп, резинок, фломастеров, среди стержней для вечного пера «Ватерман», среди кусочков мела, предохранителей, среди коробок с кнопками, крючками, скрепками для бумаг, среди тюбиков клея — лежит с десяток непонятных ключей, открывающих что-то или не открывающих уже ничего, но того никелированного ключа на медном кольце, похожем на серьгу цыганки, к которому прикреплен штырь, вводимый в отверстие с обратной стороны сейфа, если нужно менять комбинацию, — этого ключа среди них нет.Поглядим в шкафу для документов. Мария лихорадочно перебирает папки, связки писем, десятки номеров «Энсеньянцы», профессионального журнала отца. Тщетно.Она заглядывает под коврик. Обследует каждую рамку. Приподнимает все полые предметы. Удрученно обводит взглядом добрых две тысячи книг, заполняющих полки вдоль стен: если ключ спрятан в какой-нибудь из них, ей придется потратить долгие часы на то, чтобы обследовать их, одну за другой.Ничего не поделаешь — она идет за лестницей; как часто, стоя на ней, она мыла окна, пока госпожа Пачеко и Кармен смотрели телевизор. Обрезы книг покрыты слоем пыли, и по толщине его можно судить, как давно раскрывались иные из них. Мария все время чихает. Некоторые из книг обнаруживают заветную щелочку, но всякий раз это оказывается или картонной закладкой, вырезкой из газеты или забытой критической статьей. Большая и маленькая стрелки электрических стенных часов, которые последние три недели все так же бесстрастно совершают свои едва заметные рывки, отсчитывая секунды новой эпохи, соединяются на цифре 6, когда Мария, доведенная до исступления, ставит на место последнюю книгу — латинский словарь.В кабинете ключа нет. Остается еще спальня родителей. Тщательно, вещь за вещью, осматривает Мария матрасы, тюфяки, валики, подушки, бессознательно действуя как матерый, опытный вор. Постепенно на кровати образуется гора вещей — содержимое шкафа, комода, гардероба. Она выуживает на ходу несколько купюр, засунутых между простынями, но того, что она ищет, — нет.Положение становится угрожающим. Мария бросается в кухню и, несмотря на царящее там зловоние, перерывает все, вываливая на пол содержимое каждой стоящей в буфете коробки. Она мечется в кошмарном месиве из муки, тапиоки, соли, всяких пряностей, какой-то пасты, фасоли, риса. Ничего, по-прежнему ничего. В отчаянии она снова и снова обходит квартиру, заглядывая внутрь бра, люстр, в самые сокровенные утолки, взбирается даже на унитаз и шарит под крышкой сливного бачка. Ничего, по-прежнему ничего. Она совсем выдохлась. Ее шатает. В конце концов она падает на колени перед железной кроватью, на которой спала всего полтора года назад, в комнатке в дальнем конце коридора — некоем подобии кельи, где фотографии звезд и чемпионов соседствуют со старой олеографией, которая изображает длинноволосого Христа, указующего перстом на свое большое, в венчике лучей сердце. Губы Марии шевелятся. Конец. Все пропало. Мануэль обречен. Отец унес ключ с собой.Нет! Это просто нелепо. Кому же придет в голову класть ключ в карман жилета от парадного костюма, когда одеваешься, чтобы вести дочь к алтарю? В эту минуту голова занята другими мыслями. Ключ оставляют там, где он был. Ключ оставляют там, где он был. Мария рывком вскакивает и снова бежит в спальню. На спинке стула небрежно висит поношенный, помятый каждодневный костюм. Дрожащими руками Мария ощупывает брюки, ощупывает жилет — тщетно. И вдруг глухо вскрикивает. Под внутренним карманом пиджака есть тщательно закрытый на «молнию» кармашек, и сквозь ткань Мария чувствует металл, узнает кольцо, ключ, штифт. * * * Она возвращается в кабинет. Зажигает свет, ибо стало уже темно. Из осторожности тут же гасит его. Спать ей придется здесь. Если какая-то родственница и вправду разыскивала ее, как уверяла консьержка, — родственница, у которой, возможно, растут усы, — и если консьержка куда следует позвонила и они выяснили, что все, о чем наговорила Мария, сплошная липа, и полиция знает адрес ее родителей, застревать здесь не стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50