– Да, – вздохнула докторша, – что говорить, проблема.
– Для кого проблема? – вспыхнула Ив и опустила раковину, которую рассматривала. Она окончила один из тех женских колледжей, где старостой класса может стать только представительница национального меньшинства или калека. Когда она говорила о том, что происходит в Южной Африке, у нее срывался голос. Она защищала каждого – будь то Фидель Кастро, Бен-Гурион или Мартин Лютер Кинг , – кто, по ее мнению, выступал от имени угнетенного народа. Что такое автоматически раздаваемое сочувствие оскорбительно для людей, не приходило ей в голову. Потомок англичан с небольшой примесью Русской и французской аристократической крови, она не признавала за менее привилегированными даже права внушать страх.
Жена доктора снова устремила взор к горизонту, и Ральф подумал, что они ей, наверное, нагрубили. Острый профиль женщины излучал легкий, подчеркнуто благородный упрек. Но положение обязывает, – смягчившись, она попыталась продолжить разговор. Повернула голову, прикрыла ладонью глаза и натянуто улыбнулась, обнажив в улыбке ровные белые зубы.
– А школы? – спросила она. – Они могут учиться в ваших школах?
– Разумеется, – быстро ответил Ральф и в эту минуту понял, что для нее это вовсе не разумелось. Она ничего не знала о его стране. Измерив всю меру ее невежества и перейдя на твердую почву фактов, он почувствовал себя увереннее. – Школ у них никто не отнимает. На Юге они раздельные, но на Севере, на Западе и в других местах проблемы не существует. – Он опустил голову, чувствуя спиной, что Ив осуждает его за «проблему».
– Интересно, а ваши дети, – веснушки докторской жены сбежались к глазам: она прицелилась, – будут они учиться в одной школе с неграми?
– Господи боже мой, конечно! Почему бы нет? – Ему стало немножко легче: с этим все ясно, эту дверь он запер. Теперь, надо думать, докторша угомонится и заведет разговор о чем-нибудь другом.
– Да, конечно, – вздохнула она, – в Америке эта проблема давно существует, вы с ней свыклись, А в Англии все только начинается – вы знаете, негры буквально наводнили Лондон.
Две догонявшие друг друга волны побежали по песку и с легким толчком накрыли им ноги. Потом вода хлынула обратно, журча вокруг их ступней.
– Вы говорите так, будто они сами хотели стать рабами и оказаться здесь, – тихо сказала Ив.
– Мама, мама, посмотри! – раздался голос Кэт и одновременно с ним восторженный вопль маленького Ларри.
Две детские фигурки вдали склонились над чем-то темным, что лежало на песке. Из-за камней показались старуха в платке и обнаженный по пояс молодой рыбак – посмотреть, чему так радуются эти странные дети. Ив встала, бросив на тело докторши – так чтобы видел Ральф – негодующий взгляд, словно море выкинуло на чистейший песок что-то грязное и отвратительное.
Когда Ив отошла, жена доктора сказала:
– У нее великолепный загар, правда?
– Да, загар к ней легко пристает. Она немножко француженка.
Жена не слышала их, и Ральф с облегчением растянулся на песке. Лавировать между двумя женщинами оказалось делом сложным и утомительным. Он покорно приготовился слушать: он был уверен, что сейчас докторшин язычок развяжется. Присутствие еще одной белой королевы стесняло ее, ущемляло ее власть.
– Рассказать ужасную историю?
– Да, конечно, – пришлось согласиться Ральфу.
Домики за их спиной еще больше насторожились. Он чувствовал, что к ним с женой в деревне хорошо относятся. Докторша, приехав из глубинной части острова порезвиться на их пляже, как бы заключала с ними преступный союз, а это ему было совершенно не нужно. Пройдет несколько часов, солнце сядет, она уедет домой, а они останутся в деревне один на один с ночью и ее звуками. Зажгутся шипящие масляные лампы, в их пламя полетят гудящие черные жуки и с треском будут падать на пол; на другом краю деревни мальчишка начнет одинокое соло на своем стальном барабане, а рядом, в соседнем домике, где никогда не открываются ставни, заплачет женщина и мужчина будет время от времени прерывать ее глухой сердитой жалобой.
– Когда уехал Джонсон, – жена доктора понизила голос и наклонилась к нему, опустившись на локоть, – здешние жители устроили торжественную встречу новому священнику, очень славному цветному пареньку с острова Сент-Китс . По-моему, он очень приятный и, говорят, неглупый, хотя я ни разу его не слышала. Приветствовал его наш церковный староста, высокий, красивый ямаец, невероятно важный, вы его не видели и, надо полагать, не увидите. Говорил, конечно, о вике, сорок лет и так далее, а в самом конце заявляет, что мы, разумеется, не будем грустить о Джонсоне, потому что наш новый священник такой прекрасный молодой человек, такой ученый и образованный, но главное – главное! – почему мы так радуемся и гордимся, это то, что он одной с нами крови. Представляете – одной с нами крови! Конечно, молодой священник чуть сквозь землю не провалился. А я так разозлилась, что тут же встала и ушла бы, если бы доктор не удержал меня. Одной с нами крови! И этим людям наш Джонсон посвятил всю свою жизнь!
Ее голос сорвался на крик, и Ральф сказал в надежде сдержать его:
– Да, не стоило так говорить, но ведь это естественно.
– Не вижу тут ничего естественного. На мой взгляд, это противоестественно – такое детское легкомыслие, такая чудовищная неблагодарность. О, вы не знаете, что это за народ. Вечно чего-то хитрят, ни о ком, кроме себя, не думают, видели бы вы хоть десятую долю того, что приходится терпеть доктору! В два часа ночи умоляют: «Доктор, доктор, спасите моего ребенка!» – а когда он через неделю хочет получить свои несчастные два доллара, они уже ничего не помнят.
1 2 3 4