Словно два зловещих стервятника, две стрелы устремились через смеющуюся реку. Но им не удалось поразить цель — грудь победоносного воина Туламины, девушка бессознательно выступила вперед. И тотчас же с легким вздохом упала ему на руки — стрелы братьев глубоко вошли в ее нежное смуглое тело.Не одна луна миновала, прежде чем возмездие воина настигло старика-вождя и двух его ненавистных сыновей. Но когда это, наконец, совершилось, доблестный юный воин Туламины оставил свой народ, свое племя и землю и отправился далеко на север. Он ушел, распевая прощальную военную песню «Сердце мое сражено на реке Туламине».Но душа его юной жены по-прежнему живет в глубине каньона, и песня ее сливается с музыкой этой самой сладкозвучной реки в долинах Сухопутного Пояса. Потому-то смех, плач, шепот прекрасной Туламины будут вечно преследовать слух того, кто хоть раз внимал ее песне. СЕРАЯ АРКА Пароход, словно большой ткацкий челнок, сновал туда-сюда мимо множества мелких островков. Длинный шлейф серого дыма тяжко повисал вдоль неясных берегов, отбрасывая тень на жемчужные воды Тихого океана, лениво набегавшие здесь и там на скалы, слишком прекрасные, чтобы решиться на их описание.Отобедав, я поднялась на корму с естественным желанием путешественника полюбоваться красотой неповторимого северного заката. По счастливой случайности я выбрала место рядом со старым тилликумом, который сидел, склонившись, у поручней. В тонко очерченных губах его виднелась трубка, смуглые руки были сложены, а темные глаза обращены далеко в море, словно прозревая будущее… А может быть, они созерцали прошлое?— Кла-хау-я, тилликум! — приветствовала я его.Повернув голову, он чуть улыбнулся.— Кла-хау-я, тилликум! — отвечал он с той теплотой и мягкостью, которую я всегда замечала у племен Побережья. Я придвинулась ближе, и он отметил это действие еще одной полуулыбкой, но не двинулся с места, по-прежнему замкнувшись в своей величавой твердыне. Все же я надеялась, что приветствие на языке чинук послужит мостом, по которому удастся перейти ров, окруживший замок его молчания.Как истый индеец, он выдержал паузу, прежде чем продолжить знакомство. Затем заговорил на превосходном английском:— Знакомы ли тебе эти северные воды?Я покачала головой.Через некоторое время он подался вперед, устремив взгляд за изгиб палубы, поверх проливов и стремнин, сквозь которые лежал наш путь, к отдаленной полоске воды по левому борту. Затем вытянул вперед руку ладонью вверх — особенным, чисто индейским жестом.— Видишь его, вон там? Маленький остров… Он отдыхает на поверхности вод, словно белая чайка…Прошло время, пока мой неопытный глаз различил его. И вот внезапно проступил контур, скрываемый дымкой расстояния, — серый, туманный, призрачный.— Да, — ответила я, — теперь вижу. Ты расскажешь мне о нем, тилликум?Он быстро взглянул на меня, отметив смуглый цвет моей кожи, потом кивнул.— Ты — одна из нас, — сказал он, очевидно не допуская и мысли о противном. — Иначе я не стал бы рассказывать; но ты не будешь смеяться над моим рассказом, потому что ты — одна из нас.— Да, я — одна из вас и, значит, смогу понять, — ответила я.Прошло целых полчаса, прежде чем мы приблизились к острову, и ни один из нас не произнес за это время ни слова. Затем, когда «белая чайка» оделась скалами, деревьями и утесами, я заметила в самом центре ее огромный каменный свод, без изломов и трещин, вздымающийся к небу; туман, особенно густой у основания, заставлял всматриваться пристальнее, чтобы уловить точные очертания.— Это Серая Арка, — кратко пояснил он.Лишь теперь различила я примечательный массив, открывшийся нашему взгляду. Скала представляла собой великолепный сводчатый проход, сквозь который в сгустившихся красках закатного солнца проглядывало безмятежное мерцание Тихого океана с другой стороны острова.— Что за поразительный каприз природы! — воскликнула было я, но его смуглая рука предупреждающе сжала мою, и он прервал меня почти резко.— Нет, это не природа, — сказал он. — Ведь ты — одна из нас, вот почему я сказал, что ты поймешь; ты поверишь, что я говорю правду. Великий Тайи не создавал этого арочного свода, то были, — здесь он понизил голос, — то были чары, колдовство и чары краснокожего. Случилось это очень давно, — начал он, перейдя на ломаный английский, вероятно, под действием настроя и окружения, — задолго до той поры, как родилась ты и твой отец, или дед, или даже его отец. Повесть моя — для женщин, пусть услышат и запомнят ее. Женщины — будущие матери племени, и здесь, на Побережье, мы глубоко почитаем их. Женщины-матери — о-о! — они очень, очень важны, говорим мы. Бойцы-воины, храбрые мужи, бесстрашные девушки — все обязаны своей жизнью и достоинствами женщине-матери; разве это не всегда так?Я молча кивнула. Остров надвигался на нас. Серая Арка реяла прямо впереди, тайна подступала вплотную, охватывала, ласкала и манила к себе.— И что же? — напомнила я.— И Серая Арка, — продолжал он, — это история о матерях, о волшебстве, о воинах… и о любви.Нечасто индеец обращается к слову «любовь», но, произнося его, он вкладывает в него все содержание, все оттенки, глубину, эмоциональность и страсть, заключающиеся в нескольких звуках этого слова. И конечно, мне предстояло услышать нечто исключительное.Я молча кинула взгляд туда, где за стремнинами высилась Серая Арка, окрашенная угасающим солнцем в мягкие пастельные тона, для которых не подобрать краски, не придумать названия.— Слыхала ли ты когда-нибудь о Яаде? — спросил он. И, к счастью, продолжал, не дожидаясь ответа. Он прекрасно знал, что я никогда не слыхала о Яаде;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53