Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк,
выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны
в сторону.
Вараны охотно сосут коз.
"Не трогай варана, - говорят в пустыне. - Тот, кто прикоснется к
"сосущему коз", навсегда утратит мужскую силу".
В допотопном облике этой огромной ящерицы с ее полосатой кожей и
нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и
темными умными глазами, странного взгляда которых - никому не понять,
воплотился образ самой пустыни - древней, загадочной, молчаливой и
опасной.
Варан - холодный символ красных и черных песков, бесстрастный
хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых
суеверий.
Тут, в барханах, находят приют и еду, радость и беду орды
всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего
кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.
Некуда ступить из-за обилия жуков и крупноголовых ящериц, соек и
воробьев - особых, песчаных; буланых козодоев египетских и ушастых ежей,
сусликов тонкопалых и тушканчиков мохноногих, гекконов большеглазых и
гекконов гребнепалых.
Здесь рассадник змей - тонких, толстых, коротких, длинных, но
одинаково свирепых; вялых, когда они сыты, и стремительных, как молния,
когда хотят есть.
Это светлый сад, сад без густых и прохладных теней, где растения
далеко отстоят друг от друга - редкий и редкостный сад диких равнин,
насквозь, от края до края, пронизанный обжигающими лучами солнца.
Хуже в подвижных, сыпучих песках. Дюны бесплодны и голы, точно покров
далеких мертвых планет. Трудно ходить человеку по дюнам - сделает двести
шагов, погружаясь в горячий песок до колен, и упадет на него, обливаясь
потоками пота.
Чуть шевельнется ветер - и закрутятся, обовьются дюны струями желтой
пыли. Стада громоздких крутолобых дюн бесшумно бродят по мглистой пустыне.
Вал за валом подступают они к притихшим от страха оазисам, жадно тянутся к
трепещущим росткам пшеницы и хлопка.
Сыпучий бархан - зверь без клыков, когтей, скелета и мозга. Это
чудовище тупое, всеядное и беспощадное. Оно опасней голодного льва, ибо не
чувствует боли, не боится копья и стрелы.
Но и в сыпучих песках человек, обладающий хоть каплей воды и
мужества, может подавить в себе чувство полного одиночества, потерянности
и обреченности.
Что угнетает и убивает душу?
Однообразие.
А в сыпучих песках есть на чем остановиться глазу.
Подкова подветренной стороны бархана. Срезанный полумесяцем гребень.
Длинный шевелящийся хвост.
Песчаный бугор, двигаясь, не выносит свой лоб вперед, а пятится
назад, точно архаическое животное. Холмы, лощины. Высоты, низины. Лунной
ночью барханы ослепительно белы, словно сугробы. Песок, подхваченный
ветром, струится с шелковым шелестом, крутится, стелется у ног, как
снежная пыль, уносимая поземкой.
Дюны похожи и непохожи друг на друга. Вид каждой дюны неповторим, как
облик морской волны. И в этом - суровая, ущербная, леденящая кровь,
усыпляющая красота сыпучих песков. Человек глядит на гряды перемещающихся
дюн с тем же усталым, но неугасающим любопытством, с каким следит за
рядами бесконечно перекатывающихся соленых океанских волн.
Хуже человеку на гладких, как скатерть, бескрайних глинистых
площадях, поросших чахлой голубовато-серой полынью, чей ядовитый запах
пропитал густо даже пыль, клубящуюся под ногами и над головой.
Еще хуже, гораздо хуже, в черной, как старое пожарище, нагой
щебнистой гаммаде, где некрупная галька, заледеневшая студеной ночью, с
треском лопается в знойный полдень, раскаленная чуть не докрасна жгучими
лучами туранского солнца.
Но самое страшное место в пустыне - пухлый солончак, влажная, но
рассыпчатая грязь, до отказа насыщенная солью, рвотное зелье, с
отвратительным хрупаньем проваливающееся под стопою.
Пухлы солончак - мокрый лишай, гниющая рана, незаживающая язва
пустыни.
Над тобою - немое небо, под тобою - безжизненный прах: кажется, будто
один ты на всей земле. И не спасут и десять бурдюков свежей холодной воды,
если в сердце закрылось отчаяние.
Велика и разнообразна - то ровна, то холмиста, то красна, то
пятниста, то желта, то полосата, то безмолвна, то многоголоса пустыня, но
во всех обличьях своих она одинаково ужасна.
И все же нашлись на свете люди, которых не испугала тишина
солончаковых кладбищ, не устрашило змеиное шипение блуждающих дюн. Смело
проникли они в изменчивую пустыню, освоили холмы и лощины. Пустыня стала
их просторным, родным и любимым домом.
Они храбро наступили ей на усаженный шипами хребет и совершили тем
самым подвиг, не уступающий, быть может, заслугам строителей городов. Ибо
не труднее возвести дворцы у рек, извивающихся средь зеленых полей, чем
разбить в безводных песках шерстяную палатку. Не только разбить, но и
довольствоваться ею от рождения до смерти.
По алую кровь этих терпеливых людей, стремясь разорить, растоптать и
сжечь их просторный, родной и любимый дом, и шли сейчас, сжимая в руках
тяжелые копья и мечи, барсы Парсы.
Отряды двигались днем и ночью, делая на отдых короткие перерывы. След
сакского войска отыскали три проводника, три сака из сородичей Фрады - те,
что больше других сожалели о неожиданной гибели старейшины. Их отобрал
Куруш. Остальных по его приказанию забили в колодки и отправили на левый
берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67