— Потом все кусочки можно опять сшить, и будет как было…
— А я маме все равно скажу! — крикнула Лидка и выскочила из комнаты так, будто в кино опаздывает.
«Наябедничает, когда мать вернется, обязательно наябедничает! — мрачно думал Паша. — Надо было на крючок закрыться. Попробую ей остатки цветных карандашей дать. Коробка еще хорошая… А как же быть с походным мешком? Разве сделать без капюшона да без рукавов? Но какой же тогда плащ?»
Вот так неудачно начался этот день.
«Хорошо бы прямо на север идти, — глядя на карту, думал Паша. — Вот уж где тайга! Дремучая, глухая. Не то что города, даже ни одного поселка на карте нет. До Ледовитого океана далековато, а вот дойти бы до этого озера — и хватит. Большое озеро, раз на карту попало. Коноваловского на карте нет, а ведь и оно не маленькое.
Но не отпустят на все лето. Да что на лето! Без Володи на три дня и то не отпустили. Хорошо шестиклассникам! Все отличники уже в походе. Учитель географии с ними, пионервожатый. Взяли с собой удочки, даже ружье есть, ижевское. Сейчас где-нибудь дорогу через непроходимые заросли прорубают или через бурную речку вплавь перебираются. Водопад бурлит, брызги на семь метров летят, кругом скалы, а они идут. А может, еще интереснее: от медведей или волков отбиваются…»
Паша даже зажмурился от волнения.
«А наша вожатая тоже хороша! Зимой, чуть что, говорит: „Ребята, вы уже не маленькие!“ А когда в поход с шестиклассниками просились, все свои запасы отдавали, так она: „Ребята, вы еще маленькие!“ Только одно и знает: „Ребята, нельзя, тише, вы пионеры. Ребята, вы простудитесь… Ребята, нельзя…“ Даже попилить дров не дала: „Ребята, вы порежетесь…“ Тьфу, Татьянушка! Ни плавать, ни с шестом прыгать, ни костер развести — ничего не умеет.
И почему не Володя вожатый? С ним бы было вот здорово! Он на самом лучшем паровозе помощником машиниста работает, свободного времени совсем мало, редко приходит. Но уж как придет — все ребята к нему! Что ни спроси, все знает, все умеет: и стрелять, и коньки делать, и приемник научил собирать… Про летчиков на фронте рассказывал, а в другой раз про вулканы — лучше, чем в книге. Теперь обещал в настоящую тайгу повести нас, отпуск взял. Но с хорошими людьми обязательно что-нибудь случается — ногу сломал».
Паша вздохнул.
«И еще тут ссора эта — Женя с Федькой, говорят, поссорились… Два дня уже не разговаривают. Надо будет разузнать, в чем дело…»
Отчаянный лай собак прервал размышления Паши. В окно он увидел бегущих во весь дух друзей. Живейшее любопытство появилось на его остроносеньком лице.
«Что случилось? — подумал Паша. — Не воробьевские ли за ними гонятся? Не должно быть. Кто осмелится Женю тронуть? А Борис хоть никогда не дрался, но ему все силачи в школе и на улице дорогу уступают. Он десятикилограммовую гирю любой рукой выжимает. Не посмеют на них воробьевские».
Тут легко вбежал Женя. Следом, шумно отдуваясь, ввалился Боря.
— Ребята… ребята!.. — Женя не мог отдышаться. — Письмо… золото… уголь… дневник… падь Золотая… Пашка, читай.
Потемневшие листы запиской книжки были исписаны крупными и неровными, как у второклассника, буквами. Написано было вот что:
«Прочитай, советский товарищ!
Дневник
23 июня 1920 года. В отряд Федорова пробираемся, Вася Куклин и я. Двое. Остальных побили японцы. Нас поранили. Ротозеи дозорные подвели, засады не увидели. Патронов только один. Дальше идти не можем. И раны перевязать нечем. Сложили шалашик. Плохо. Сил совсем нету. А вы, братцы-товарищи не серчайте, простите нас. Нет сил, и всё.
25 июня. Лежим. Вася стонет, пить просит. Я пополз к речушке за водой. На перекате нашел крупинки золота. Потом самородок золота, фунта в три, увидел. Подальше еще виднеются. Был в старателях, на приисках работал, а такого не встречалось.
Сказал Васе. Ночью глаза не смыкаются. Всё думки. Дело не шутейное. Умрем — и никто не узнает о золоте. Когда в такую глухомань люди придут? А советской власти надо будет много золота, счастливую жизнь строить для рабочих и крестьян, для детей да внуков наших. Утром Вася говорит: «Пойдем?» И я говорю: «Пойдем». А надо далеко идти. До Монгона верст триста, не меньше. А может, и поболе. А идти надо. Проковыляем где на четвереньках, где как…
26 июня. Вдоль пади путь держим. Верст пятнадцать от золота отползли. Падь в сторону уходит. А нам надо через речку. Спустились к берегу. Смотрю, Вася какие-то черные камни разглядывает. Подозвал меня, разволновался. «Знаешь, говорит, что это? Наилучший уголь, антрацит». Шахтером до войны был Вася… Силы у него кончаются, а пошел вдоль берега посмотреть, откуда уголь взялся. Я за ним. До крутого обрыва кое-как добрались и видим: будто ножом срезан берег, а в нем вверху черный пласт проступает, и пониже такой же. Толстые пласты, аршина в три. Я не очень понимаю, а Вася глаз оторвать не может, перебирает свалившиеся куски. Невиданное тут богатство лежит, говорит. Дойти бы до людей, говорит, надо. В вершине пади золото, а здесь угля — невидимо. Настоящая Золотая падь!
Дойдем, Вася! Нельзя не дойти!
29 июня. Из пади давно выбрались. По лесу ползем. Жарко. Пить охота, а воды нет. Утром росу пососали.
Июль, а числа не знаю. В голове крутится, и перед глазами туман. Руки и ноги дрожат. Охота лечь, уснуть и не вставать боле. Ну, да ничего. Поговорим с Васей про падь Золотую да про советскую власть, вроде полегчает. Вчера последним патроном стрелял, козу убил. Крови попили да по куску печенки съели. Спичек нет, соли нет, да и есть неохота, только пить. А силу держать надо, чтобы дойти,
Наверное, июль. Вася без памяти. Тащу. Он, как, очнется, говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89