— У нас за такие таланты показывают небо в клеточку.
— Жаль. Тут как-то… ну, родным, что ли, пахнет. Даже от вашего маузера, товарищ Гарбузенко, теплом тянет, как от печки в деревне. А там… там даже коммерция не по мне, скучная какая-то, все под себя гребут. Здесь я хоть пацанят накормил супчиком, а там что? Сам нажрался — и на бок?
— Короче! Чего ты хочешь?
— Можно, я останусь сестрой-хозяйкой?
— Да хоть тётей, — согласился Гарбузенко и вновь подставил Грише скамеечку из рук. — Лезь домой и сиди там тихо, не рыпайся — вот и вся резолюция.
ПОЯВЛЕНИЕ НОВЫХ ЛИЦ
У крыльца санатория остановилась пролётка. Лошадьми правил красноармеец в остроконечном шлеме. С пролётки сошёл человек в длинной кавалерийской шинели с «разговорами» — нашивками малинового сукна поперёк груди — и в фуражке с красной звездой. На тонком ремешке, переброшенном через плечо, висела кобура с наганом. Взбежав на крыльцо, приезжий снял фуражку, и на плечи шинели хлынула волна блестящих чёрных волос. Военный оказался женщиной.
Дети, окружив пролётку, смотрели, как красноармеец-повозочный оглаживает разгорячённых лошадей.
— Ведёрко будет? — спросил он ребятишек. — Коней напоить.
— Будет, если сестра-хозяйка разрешит, — сказала Олюня.
— А что, вредная тётка? — спросил красноармеец.
Все засмеялись. Олюня побежала за ведром, остальные, как по команде, повернулись к веранде. С крыльца спускалась Мария Станиславовна в сопровождении приехавшей «комиссарши», как её окрестили все.
— Я вас не понимаю, гражданка Забродская, — говорила она Марии Станиславовне, — отказываюсь понимать. Я представитель продовольственного и медицинского отдела Крымревкома. Надеюсь, у вас не вызывает сомнений мой мандат? Вот… «выдан товарищ Тихомировой…»
— Зачем мне мандат? Я вам верю. Но сейчас не так-то просто поднять истории болезни. Я всю регистратуру спрятала под старой рухлядью. Контрразведка интересовалась.
— То была белая контрразведка. Они не собирались кормить ваших больных. А мы для снабжения санатория продовольствием должны определить, сколько детей здесь будет завтра.
— Надеюсь, столько, сколько сегодня?
— Это решать будем мы.
У Марии Станиславовны задрожали губы.
— Подождите, — сказала она, — я попробую отыскать истории болезни.
Она вернулась в дом, а к Тихомировой подошёл Серёжа — основательный десятилетний человек:
— У вас звезда настоящая?
— А какая же?
— И у меня такая. Батяня подарил. А они говорят, не настоящая.
Тихомирова надела ему на голову свою фуражку:
— Герой!
Фуражка накрыла героя до подбородка. Вокруг захохотали.
Серёжа сбросил фуражку. Она упала. Тихомирова подняла, отряхнула и пошла по парку, разглядывая клумбы, статуи, вазы на постаментах…
Тем временем Мария добралась до винтовой лестницы, ведущей в мезонин. Именно там, под полом мезонина, была спрятана её канцелярия…
Но что она скажет Дубцову? Ведь Гуров оказался прав в своих предсказаниях: новые власти намерены сами определять, кого из детей они оставят в санатории, а кого…
Мария остановилась — Дубцова не было. Комнатушка с покатым потолком оказалась пустой, на подоконнике лежало брошенное полотенце. Вопреки своей хвалёной флотской аккуратности, Виля не повесил его на крючок. Спешил. Люди с красными звёздами его спугнули. Кусая губы, чтобы не расплакаться, Мария стала поднимать «хитрые» доски пола. Те самые, которые полупьяный плотник забыл прибить при ремонте дачи. Мария ещё в детстве устроила здесь свой тайник. Прятала, чтоб над ней не смеялись, дневники, потом кое-какие письма, вырезки из статей Дубцова в сборниках географического общества… И вот теперь — истории болезни, где написано не только кто чем болен, но и кто чей сын, чья дочь…
Доставая из-под пола запылившиеся папки, Мария перепачкалась, а увидев в зеркале умывальника своё лицо, покрасневшее, со вспухшими, искусанными губами, заплаканными глазами, расстроилась ещё больше. Предстать перед этой Тихомировой в таком жалком виде? Никогда! Мария быстро ополоснула лицо под умывальником, вытерла полотенцем, которое валялось на подоконнике, и по привычке повесила полотенце на место, возле умывальника…
За оградой санаторного парка на высоком дереве «гнездился» матрос с биноклем. В бинокль он видел окошко мезонина.
— Ложная тревога, товарищ Гарбузенко, — крикнул матрос, — он убрал полотенечко!..
Мария вышла из дому. Тихомировой у крыльца не было, и Мария пошла её искать. Ей не терпелось сказать все сейчас же.
Если они сами решают, кто нуждается в лечении, пусть и лечат они сами! Она отдаст «комиссарше» папки с рентгеновскими снимками, температурными графиками, со всеми записями — свидетельствами беспрерывной и почти безнадёжной войны профессора Забродского и его дочери против палочки Коха, а сама уйдёт. Куда ей идти? Об этом Мария не думала. Как только Тихомирова укатит со своим красноармейцем на облучке, вновь появится Виля, и если она не ослышалась — он правда её любит, то…
В конце аллеи санаторного парка в увитой граммофончиками беседке сидели и мирно беседовали Тихомирова и Дубцов.
Мария развернулась и, кренясь на стоптанных каблучках, пошла обратно к дому.
ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИИ
Красноармеец-повозочный, который привёз в санаторий Тихомирову, уже успел набрать воды для лошадей (вода вытекала из пасти каменного льва в глубине парка), но почему-то не понёс к лошадям, а пошёл с ведром кружным путём, вдоль забора пансиона. Вода то и дело выплёскивалась из ведра, оставляя на ракушечнике дорожки влажные пятна.
Дойдя до места, где забор был пониже и одно из деревьев чуть ли не ложилось на забор, красноармеец поставил ведро, вскарабкался по веткам дерева на забор и спрыгнул с другой стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32