У гарбуза много семечек, из каждой семечки, если дуже захотеть, может вырасти Гарбузенко.
— И уплыть на греческой лайбе, которая называется «Джа-лита»… Пошутил и хватит! — Дубцов подошёл к столу и поднял салфетку, которой были прикрыты запонки грека. — Что вы скажете об этих запонках?
— Что они без мотора. Я по моторам механик, а не по запонкам.
— Чьи это запонки?!
Гарбузенко зажмурился в ожидании удара, но Дубцов только расстегнул портфель. Из портфеля он на этот раз извлёк фотокарточку, по всей видимости из семейного альбома. На ней был изображён молодой Дубцов. Поясной портрет со скрещёнными на груди руками.
— Посмотри на это фото, Гуров, если ты Шерлок Холмс. Внимательно!
Гуров схватил увеличительное стекло и увидел на фотографии те же запонки в виде якорьков:
— Это твои запонки?
— А то чьи же? Мне их отец подарил по случаю производства в лейтенанты. Ювелир Рутберг по заказу делал: выложил из рубинов по золоту якоря.
Гуров тщательно сквозь лупу рассмотрел запонки:
— Есть клеймо ювелира.
— Я не сомневался. Потом эти самые запонки ЧК изъяла при обыске на моей квартире в Новороссийске, а вы, господин Гарбуз, — повернулся он к Гарбузенко, — спереть изволили из красного гохрана заодно с прочими ценностями, «конфискованными у буржуазии»!
— Та як бы я знав, господин старший лейтенант, что воно ваши запонки.
— Знал бы — соломку подстелил. А теперь нам с ротмистром Гуровым все понятно. Вы отдали запонки греку — контрабандисту Михалокопулосу, который вывез вас тогда из Новороссийска на своей «Джалите». — Дубцов повернулся к Гурову. — Так что этот грек был контрабандист самый настоящий. Он знал, что его другу Гарбузу хорошо знакомы эти запонки, потому и передал их Грише на случай, если сам погибнет в бора. Так и получилось. Увидев на Грише запонки, вы, Гарбузенко, поспешили явиться на «Джалиту», где вас чуть не застукал господин Гуров. — Дубцов дёрнул чёртика, звякнул звонок, вошёл однорукий. — Отведите в соседнюю комнату, — распорядился Дубцов. — Пусть там напишет признание.
ПРИЗНАНИЕ ГАРБУЗА
Когда однорукий возвратился в кабинет Гурова с бумагой, исписанной каракулями Гарбузенко, Дубцов ещё был там. Схватив бумагу, он запер её в свой заветный портфель.
— Теперь он у нас на крючке: за эту бумаженцию выполнит любое задание. Красные ему не простят ограбления гохрана — это он понимает.
— Ты что? Предлагаешь его выпустить?! — удивился Гуров.
— А что, солить? Ты какие получил инструкции относительно уголовного элемента? Оставить красным в наследство всю заразу, что притащилась за нами в Крым: воров, налётчиков, спекулянтов.
— К Гарбузу это не относится. Он у красных не останется.
— Почему?
— По твоей же логике так получается: если ему красные не простят…
— Логика — это у тебя. Ты у нас Шерлок Холмс. А у меня — психология. Ты был когда-нибудь у Гарбузенко дома? Видел собаку да колясочку из ивовых прутиков — все, что осталось от его детей?
— Проверял. Действительно у него жена и дети — все погибли.
— Так вот: нас с тобой, хоть мы и не воры, Россия вскоре начнёт забывать потихонечку. А этот старый орёл от разбитого гнезда не отойдёт.
Гуров запустил пальцы в бороду и стал ходить по кабинету.
— Ты ещё скажи, отпустить Гришу.
— А Гриша тут вообще ни при чём.
— Ну знаешь, я не Иисус Христос.
— А я думал, наоборот, ты Христос! Он ходил по воде, как посуху, а ты тоже пойдёшь пешком по волнам до самой Турции?
— Не рано ли разогнался?
— Я слов на ветер не бросаю, Гуров, ты меня знаешь, — Дубцов проверил, плотно ли закрыта дверь, и склонился к самому уху Гурова: — Я получил сведения по морскому телеграфу: наши сдали Турецкий вал и откатились к Ющуньскнм позициям. А на причале тысячи беженцев ждут прихода «Спинозы». Но «Спиноза» не придёт — это ты, надеюсь, понял. И нам с тобой для спасения собственной шкуры остаётся только дизельный бот «Джалита» с мотористом Гришей да механиком Гарбузенко, который должен отремонтировать на ней двигатель. Словом, ты как хочешь, а я не намерен становиться к стенке в КрымЧК только лишь потому, что, по твоим непроверенным данным, под видом грека на «Джалите» плыл покойник… болгарин Христов Райко, которого я, кстати сказать, в восемнадцатом году лично уничтожил. То есть сдал французам и получил расписку, что он расстрелян в их плавучей тюрьме по приговору военного суда.
— Что же ты раньше молчал?
— Хотел посмотреть, как ты ловишь коммунистов. Поучиться, — Дубцов мягко, даже как-то нежно улыбнулся.
МОКРЫЙ ДОЖДЯ НЕ БОИТСЯ
Призрачными островами темнеют в море рифы. Будто сутулые циклопы сошлись в кружок и угрюмо плещутся среди моря. Вода колышет зелёные юбочки водорослей вокруг бёдер великанов. В морщинах скал кишит морская живность: хозяйничают крабы, погибают медузы.
С приходом осенней штормовой погоды рифы все чаще и чаще накрывает волна.
Гриша сидит на уступе рифа. Его ноги связаны, руки примотаны к туловищу телефонным проводом. Провод пропущен сквозь кольцо, вмурованное в скалу. Моргая воспалёнными веками, Гриша смотрит на море, откуда неумолимо надвигается холодная водяная стена. На то, что штормить не будет, надежды нет. Морю все равно, на кого работать, море не разбирает: красный — белый или вообще ни при чём. Сколько людей контрразведка уже возила на эти рифы. Не хочешь закладывать себя и других — сиди жди, пока сомкнётся над головой морская гладь. Время тебе даётся на размышления.
А о чём тут размышлять? Выдать Гарбузенко? Сказать, что это он прятался на «Джалите», когда пришёл Гуров? Ведь так оно и было: Гарбузенко явился на «Джалиту», потому что ему, а не кому-то другому, грек вёз сведения об исчезнувшем продовольствии… Но тогда вместо Гриши здесь будет сидеть Гарбузенко, связанный телефонным проводом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32