Тоже мне конспиратор нашелся!..
– Но допустим, – продолжает капитан, – что я вам поверю. Только звонить буду я сам. Диктуйте номер, а также должность, фамилию, имя, отчество того, кто может подтвердить ваше заявление.
Я облегченно вздыхаю.
Нагорнов тщательно записывает на листе бумаги все, что я ему говорю, дает мне проверить, потом переключает телефонный аппарат в режим громкоговорящей связи и начинает набирать номер.
Я потираю запястья, которые ноют от тесных наручников, предвкушая, как буду издеваться над своим собеседником потом, когда будут расставлены все точки над "i".
Только бы Игорь Всеволодович оказался дома! И только бы у него не был отключен автоответчик!
Телефон отвечает с пятого гудка, и я слышу неповторимый, чуть хрипловатый спросонья голос:
– Слушаю вас.
– Вы – Игорь Всеволодович Шепотин? – официальным голосом осведомляется Нагорнов.
– Он самый.
– Старший оперуполномоченный отдела внутренних дел города Мапряльска Нагорнов Евгений Петрович… Извините, что беспокою вас в столь позднее время, но это связано с расследованием убийства.
– Слушаю вас, Евгений Петрович.
– Назовите, пожалуйста, вашу должность и организацию.
– Начальник оперативного отдела российского филиала Инвестигации… Слышали о такой, Евгений Петрович?
– Нет, не слышал. Но читал в газетах, – улыбается Нагорнов. – Вот тут есть один гражданин, который утверждает, что является вашим сотрудником и работает по вашему заданию. Его зовут Владлен Алексеевич Сабуров.
Пауза. Потом шеф произносит неуверенным голосом:
– Как вы сказали, простите? Нагорнов четко, чуть ли не по слогам повторяет мои имя, отчество и фамилию.
И Игорь Всеволодович уверенно заявляет:
– Нет-нет, тут какая-то ошибка, Евгений Петрович. Такого сотрудника среди моих подчиненных никогда не было и нет. И вообще, я никого не отправлял в командировку в этот ваш… как его?.. Мапряльск, вы сказали?.. А что это за человек?
– Да он тут проходит у нас по очень важному делу, Игорь Всеволодович.
– Нет, это не мой сотрудник, – повторяет Шепотин.
Глянув на меня исподлобья, Нагорнов спрашивает:
– А, извините, откуда тогда ему известны ваши координаты, имя, фамилия и отчество?
– А вот вы с ним и разберитесь! – авторитетно советует шеф. – Наверняка этот проходимец добыл эти сведения преступным путем!
– Ну, все ясно. До свидания, Игорь Всеволодович, и еще раз извините за беспокойство, – говорит Нагорнов и кладет трубку.
Я буквально распят на стуле и не смею пошевелиться. Уши мои начинают пылать огнем. Они отказываются поверить тому, что только что услышали.
Это не просто удар ниже пояса. Это выстрел в спину из-за угла!
– Ну, что еще вы хотите сообщить следствию, Сабуров? – с иронией осведомляется Нагорнов. – А может, и не Сабуров? Как ваша настоящая фамилия? И какие цели вы преследовали, приехав в наш город?
Я молчу. Мне больше нечего сказать. Ни ему, ни кому бы то ни было…
– Ладно, – решает Нагорнов, глянув на часы, – на сегодня хватит. Саша, скажи, чтобы его оформили в КПЗ…
Глава 14

Мебели в камере нет. Только бетонное возвышение-лежак вместо нар. И крохотное зарешеченное окошечко на высоте трех с половиной метров, через которое в камеру льется скудный свет с улицы.
Все как полагается. Минимум удобств и максимум ограничений. Заключение есть заключение…
Вот уже почти сутки я сижу в этой бетонной душегубке. Настроение – ниже нуля. И никакого просвета впереди.
Не считая того допроса, который Нагорнов провел сразу после моего ареста, на следующий день меня вызывали еще два раза. Утром и после обеда. Допросы были недолгими, и проводил их уже не старший опер, а следователь городской прокуратуры. Человек он неплохой, но суть дела от этого не меняется. Меня последовательно припирали к стенке по всем пунктам, и следствие катилось, как сыр по маслу. Хотя я пытался получить хоть какую-то информацию о том, что происходит в городе, следователь неизменно оставлял мои вопросы без ответов.
Газеты и книги мне не полагались, с охраной камер лучше было не заговаривать, чтобы это не расценили как провокацию в рамках попытки к бегству.
Вообще, больше всего меня угнетает не то, что со мной обращаются, как с преступником, и не скверные условия содержания в изоляторе портят мне нервы. Гораздо мучительнее отсутствие информации. За время работы в Инвестигации я привык к тому, что любая информация – под рукой. А сейчас я готов отдать полжизни за то, чтобы мне разрешили пользоваться моим «мобилом». Или телевизором. Или хотя бы газетами… Но все это мне не разрешено, и поэтому, возвращаясь с допросов в свою «одиночку», я могу лишь думать. И вспоминать.
Однако очень скоро обнаруживается, что та информация, которая содержится в моей голове, имеет свойство быстро иссякать.
Нельзя ведь вспомнить каждый день своей жизни. Ярких событий в жизни каждого, пусть даже самого выдающегося человека обычно немного, и именно они оседают в нашей голове. А девяносто девять процентов идут в оперативную память, в «свалку» мозга, откуда безжалостно вычеркиваются новыми впечатлениями или опускаются на самое дно подсознания, откуда извлечь их можно лишь с помощью гипноза.
Что же касается размышлений, то рано или поздно, надоедают и они. Потому что нельзя все время думать об одном и том же. Видимо, в мозгу человека есть не-г кий природный ограничитель, который не дает личности зацикливаться на одних и тех же мыслях, поскольку это грозит утратой рассудка. А думать о разном не получается по той причине, что человека волнует лишь то, что происходит с ним в данный момент.
Видимо, поэтому все чаще, сидя на жестком и холодном, несмотря на жару снаружи, бетонном ложе, я ловлю себя на том, что в голове нет ни единой мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98