.. Мы с тобой все-таки — не врачи. Вот доставим их в реанимацию — и тогда всё станет ясно.
Он сидел, невозмутимый и спокойный, как скала. По-моему, ему уже сейчас было все ясно.
— А разве мы везем их не в морг? — удивился я.
И тут Старшина взорвался:
— Пусть другие возят трупы в морг! — выкрикнул он, подавшись ко мне так стремительно, что я невольно отпрянул от него. — А я всегда возил и буду возить пострадавших в больницу! Потому что медикам лучше знать, кто жив, а кто умер! И если есть хотя бы крохотный шанс, я буду его использовать до конца — и тебе советую, понятно? Я работаю спасателем двадцать лет, и еще ни разу... — Он вдруг осекся и закусил губу.
Я вопросительно смотрел на него, но продолжения не последовало.
Мне показалось, будто прошла вечность, но на самом деле в ближайшее отделение «Скорой помощи» мы прибыли за несколько минут. Мангул вел грузовик на максимальной скорости, оглашая вечерние улицы завыванием сирены и сигналами клаксона — это когда какой-нибудь зазевавшийся остолоп не уступал дорогу на перекрестке.
В отделении нас уже ждали.
Я полагал, что, увидев безжизненные (и, по-моему, уже начинающие остывать) тела, медики возмутятся и откажутся принимать их — и по-своему будут правы, потому что нет смысла тратить напрасно время и силы на оживление мертвецов. Однако никто из встречающих нас теток в белых халатах и слова не сказал. Только одна из них, которая, видимо, уже знала Старшину, бросила ему на ходу: «Что, Борис Саныч, опять нам материал для диссертаций подбрасываете?» Старшина отвел ее в сторону и принялся что-то вполголоса объяснять, то и дело оглядываясь на нас с Ранчуговым.
Когда санитарки увезли из приемной Полышева и автоинспектора на каталках в глубь здания, я спросил Старшину:
— Ну что, есть хоть какая-то надежда?..
Борис сумрачно покосился на меня и процитировал тривиальное: «Надежда умирает последней». Потом подумал и загадочно добавил: «А иногда — и первой тоже...»
Глава 6
Старшина был прав. Каким-то чудом Полышеву удалось выжить.
Вот только прежним он так и не стал.
Врачи объяснили нам, что клиническая смерть, которую пережил наш товарищ, пагубно сказалась на его мозге. Что из его памяти стерлись все воспоминания, и сейчас она — как девственно-чистый лист.
Когда на второй день после трагедии я, Старшина, Туманов и еще несколько ребят из отряда пришли навестить Виктора, то нашим глазам предстало печальное зрелище. На больничной койке лежал человек, перебинтованный так, что на лице был виден только один глаз и щель для рта. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Медсестра предупредила нас, что ему нельзя подниматься с койки, потому что он не умеет держать равновесие. Кормили его с ложечки, как младенца. Меняли испачканное белье и бинты.
Мы посидели немного и ушли.
На обратном пути мы долго молчали. Потом Мангул сказал:
— Если бы я был на его месте, то лучше бы я умер, чем вот так...
— Что ты мелешь? — одернул его Старшина. — Человек чудом остался в живых, а ты...
— Да кому нужна такая жизнь? — сказал Мангул. — Это же все равно что смерть! И даже хуже. Потому что, если человек умер и если это был хороший человек, его хоронят с почестями и он навсегда остается в памяти тех, кто его знал. А тут и хоронить нельзя, и родным — горе. А ведь до конца они все равно ему память, наверно, не восстановят...
— Восстановят, — уверенно сказал Старшина. — И не только память. Всю его внешность восстановят в прежнем виде...
— Откуда ты знаешь, Борис? — спросил его я.
Он покосился на меня и скупо сообщил:
— Уже были такие случаи.
— Кстати, — вспомнил я, — а что с тем автоинспектором, которого мы привезли вместе с Витей?
— Скончался, — сказал Старшина. — Завтра похороны.
— В закрытом гробу? — сами произнесли мои губы.
Старшина поглядел на меня долгим взглядом. Потом сказал медленно:
— Ты же видел, как ему досталось.
— Да вроде бы лицо у него не особо пострадало, — возразил я.
— Так положено, Алик, — сказал вдруг Туманов. — Есть специальное распоряжение Правительства. Теперь всех погибших в результате несчастных случаев хоронят только в закрытом гробу.
— Но почему? — не понимал я.
Ребята молчали, а Старшина пожал плечами:
— Откуда мы знаем? Правительству виднее.

* * *
— Привет, Витя, — сказал я, входя в комнату. — Здравствуйте, Вера Захаровна.
После больницы Полышева перевели в реабилитационный центр для инвалидов, где с ним занимались по какой-то специальной методике, как с грудным ребенком. Учили произносить слова и устанавливали связь в его сознании между звуками и конкретными предметами. Учили простейшим навыкам и движениям. Пока что он, как ребёнок, умел только плакать и смеяться.
Жена и дети первое время приходили к нему часто, потом — все реже. Их можно было понять. Тот, кого они видели в этой комнатке, лишь внешне был похож на их мужа и отца. По сути, теперь это был совсем другой человек.
Поэтому в нашем отряде установилась неписаная общественная нагрузка: по очереди навещать Полышева.
Сейчас Виктор сидел за столом и, сосредоточенно сопя, возводил из кубиков метровый небоскреб. Рядом с ним сидела психолог-куратор и приговаривала: «Та-ак... Молодец, Витюша, молодец... Хороший мальчик, умница... Нет, не сюда... поставь кубик лучше вон там».
На мое приветствие Виктор поднял голову и заулыбался. С самого начала он почему-то выделял меня среди всех остальных.
— Доброе утро, — неестественно чисто выговорил он. — Смотри, какую башню я сделал...
— Молодец, — похвалил я, опускаясь на стул напротив него. — Башня прямо-таки Вавилонская у тебя получилась...
— Вера, — спросил он, поворачиваясь к психологу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151