Сквозь прозрачную пленку просвечивал небрежно отломанный кусок копченой колбасы.
— Возьми, парень, — сказала она. — Есть, наверное, хочешь... Бери, бери, мне хватит.
— Спасибо, мать, — с трудом пошевелил я сведенными судорогой губами. — Только не надо было со мной делиться. Мне ведь уже недолго здесь осталось...
— Да ладно, не придуривайся, — строго сказала она. — Ты ж ещё молодой. Может, тебе еще повезет: работу найдёшь, семьей обзаведешься... Это нам, старперам, дорога на кладбище. А тебе — жить да жить...
— Не могу я так жить, — признался я. — И не хочу!
— Что значит — не могу? — подняла она брови. — Ты ж мужик, так что ж раскисаешь-то так? Возьми себя в руки. Это долг твой, понятно? Ты должен ж.ить, парень!
— Зачем? — тупо спросил я.
Старушка вдруг наклонилась и отвесила мне неожиданно увесистый подзатыльник своей сухенькой ручкой.
— Дурак! — сказала она. — «Зачем жить»!.. Если бог тебе дал жизнь, то ты должен ее отбыть от начала до конца! Я вот уже сорок лет как мужа похоронила, и детей мне Господь не дал. Одна-одиношенька, как берёза в чистом поле... И если бы думала, как ты, то давно уже в петлю бы полезла. А видишь — живу... — Она вдруг поманила меня пальцем и прошептала заговорщицки на ухо, когда я подался к ней. — Знаешь, что главное в жизни? Не знаешь?.. Главное — не жизнь, а как ты к ней относишься. А относиться к ней надо, как к старым вещам — чем больше ими пользуешься, тем они для тебя все дороже становятся...
И, резко повернувшись, заковыляла прочь, волоча за собой тяжелую сумку на колесиках. Я следил за ней до тех пор, пока она не скрылась за углом девятйэтажки.
Странная бабка.
И все-таки жаль, что у меня никогда не было такой бабушки. Были другие — дед Андрей по отцовской линии и мамины мать с отцом. Все они жили не в Москве, и никого из них я даже не запомнил. Когда родителей не стало, первое время дедушки и бабушка приезжали к нам с Алкой довольно часто. Потом дед Андрей умер, а мамины родители приезжать перестали, только время от времени присылали нам посылки с вареньями и соленьями. Один раз, когда я учился уже в пятом или шестом классе, мы с сестрой ездили к ним в гости. Жили они очень далеко, в сибирском шахтерском городке, и мне там не понравилось: всюду угольные терриконы, отвалы отработанного шлака, никакой цивилизации, сплошная беднота и нищета. Помню, как я удивился, когда в уборной в виде стандартной будки в огороде (у деда с бабкой был свой дом) увидел вместо туалетной бумаги отрывной календарь. В доме летали рои мух, и посуда была покрыта толстым слоем жира...
Потом связь с ними тоже прекратилась. Алке писать письма было некогда, а мне — неохота. Ну о чем мог я писать людям, которые были далеки от меня и по возрасту, и по oбpaзу жизни, и чисто географически?..
Мои воспоминания были прерваны окружающей действительностью. В виде толстого злобного охранника супермаркета, который вышел на крыльцо и крикнул мне, чтобы я убирался, потому что скоро приедет машина с товаром, а от меня тучами летят всякие миазмы и микробы.
Я покорно поднялся, но замешкался с уходом, потому что ноги мои, оказывается, заледенели до бесчувствия.
И тогда охранник швырнул в меня камнем. Прямо как Иуда в Христа, когда того вели на казнь.
Камень просвистел у меня над ухом и, ударившись в фонарный столб, разлетелся в мелкие кусочки. Один из этих кусочков, отрикошетив, чиркнул мне по лбу. Больно не было. Только по лицу потекло что-то теплое, как слеза. Я машинально утерся и поглядел на испачканную кровью руку.
Нет, я не разозлился и не проклял этого паршивца в черной форме, смахивающей на эсэсовский мундир.
Просто в голове на миг возникла странная пустота, а потом без всякого перехода я обнаружил себя с увесистым булыжником — все в той же окровавленной руке. Как он попал в мою ладонь, где я его сумел подобрать — ума не приложу. Только рука моя уже была в положении замаха, ещё секунда — и я швырну прицельно булыжник в своего обидчика. Промахнуться на таком расстоянии трудно, тем более что я в детстве любил упражняться в подобных видах спорта. Я увидел мысленно и словно бы в замедленном воспроизведении видеозаписи, как мой каменный снаряд устремляется к голове мордоворота на крыльце, проламывает с хрустом ему череп, и как тот валится с выпученными глазами и залитой кровью физиономией с полутораметровой высоты в грязную лужу и долго корчится в смертной агонии, пуская пузыри в коричневой жиже.
Что ж, наверное, было бы справедливо убить этого подонка.
Но зачем? Что я изменю этим в незыблемой громаде того монстра, внутри которого мы живем? Исправится ли этот тип, считающий себя единственным человеком, а всех остальных — тварями, козлами и сволочами, даже если его душонку перекинет отсюда в другой вариант Круговерти и будет гонять по нескончаемым перевоплощениям, как крысу в лабиринте, незримый карусельщик? Вряд ли.
А раз так...
Пальцы вовремя мои разжались, и булыжник плюхнулся в мешанину снега и грязи позади меня со смачным чваканьем.
Я сплюнул горькую слюну себе под ноги и пошел прочь от супермаркета, не оборачиваясь и не прислушиваясь к возмущенным воплям того, кого я только что чуть-чуть не убил.

* * *
Пес был таким же грязным и жалким, как я. Слипшаяся от грязи густая шерсть превратилась в лохмотья, напоминающие остатки нищенского рубища.
Он появился словно из-под земли, стоило мне сесть на скамейку в парке на берегу Москвы-реки. Мы были с ним одни в этом парке — никому из нормальных людей и собак и в голову не пришло бы тащиться сюда в слякоть и холод, чтобы слышать, как в голых ветвях деревьев злобно свистит ледяной ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151