В результате воспоминания у него не то чтобы полностью вылетели из головы, но сильно исказились и смешались с подсознательными желаниями.
Легенда эта была шита белыми нитками, но Олег еще не пришел в себя настолько, чтобы усомниться в правдоподобности моих слов.
Самым трудным было убедить парня, что он должен продолжать играть роль немого. Пришлось рассказать ему про гибель сестры — разумеется, ни словом не упомянув, в чем была истинная причина этой трагедии. А больше всего я упирал на то, что сейчас ему надо принять факты своей биографии (в моем изложении) за основу, а там, глядишь, память сама к нему вернется.
Олег выслушал меня, а потом сказал:
— Я не знаю, как было раньше, но я больше не хочу пасти коров.
— Почему?
— Надоело. Что ж мне — всю жизнь пастухом работать, по-вашему? Я, может, учиться хочу...
— Олег, — тронул я за локоть своего спутника. — Ты погоди так резко рубить-то. Во-первых, обвыкнись немного. А во-вторых, не стоит начинать новую жизнь с отказа от своих прежних обязательств. Я понимаю, что тебе сейчас все в диковинку, но твоя главная задача — не менять мир под себя, а приспосабливаться к нему. Теперь это твой дом, и тебе в нем придется жить долго-долго...
Он ничего не сказал, а я посчитал, что инструктаж окончен, и мы стали готовиться к возвращению «домой».
Вещи Олега мы выстирали в одном из искусственных прудов, попавшихся на дороге — хорошо, что кровь еще не успела засохнуть. Конечно, из белой рубашка стала пятнисто-бурой, но это уже не имело значения.
Потом мы принялись собирать коров. Если бы кто-то видел, как два типа, явно никогда не имевших дела с укрощением домашнего скота, тщетно пытаются с помощью выломанных из березняка дрынов построить стадо в походный порядок, то он мгновенно скончался бы от смеха, вопреки чуду бессмертия.
Наконец с горем пополам мы погнали несчастных животных в направлении поселка.
К счастью, завидев издали своих коров, хозяева стали выходить нам навстречу и облегчили нашу задачу по переправе стада через речушку.
Видимо, люди в поселке до сих пор не привыкли к тому, что парень, которого они знали с детства, утратил дар речи, потому что одна бойкая на язык бабулька крикнула Олегу:
— Олежка, а ты че ж так рано скотину пригнал? Времени до захода солнца еще много, паслись бы себе да паслись!..
Олег раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но я вовремя ущипнул его за руку: мол, молчи, немой. И взял на себя роль его пресс-секретаря:
— Так у них же вымя-то не бездонное, бабуль, — сказал я. — Того и гляди лопнет от молока... Вот и пришлось пораньше возвращаться.
Бабка в сердцах махнула рукой и поспешила за своей Ночкой, которая флегматично обгладывала ветки смородины, торчащие из-за ближайшего забора.
— Кстати, Альмакор Павлович, — оглядевшись, не слышит ли кто, шепнул смущенно Олег, — вы мне не покажете, где находится мой дом?
— Почему же нет? Обязательно покажу.
Знать бы еще, где он находится, подумал при этом я, оглядываясь по сторонам.
К счастью, Совхозный переулок не пришлось долго искать: таблички с названиями улиц и номерами домов в поселке поддерживались в порядке, не то что в Москве.
У дома номер семнадцать нас уже поджидала седая женщина с открытым, добрым лицом.
— Олежек, — сказала она, — ты что-то рано сегодня. A это кто с тобой?
— Меня зовут Альмакор Павлович, — быстро сказал я, упреждая реакцию Олега. — Нам с вашим внуком надо поговорить по очень важному делу. Можно, мы пройдем в его комнату?
— Да пожалуйста, — растерянно пожала плечами старушка. — Есть-то будете? Я сегодня борщ сварила.
— Борщ — это хорошо, — сказал я. — Только чуть позже, ладно?
Мы вошли в дом и тут оба замешкались, не зная, куда двинуться дальше.
Из чистенькой передней двери вели в несколько комнат.
— Ну, приглашай в гости, — шутливо толкнул в бок я парня. — Что стоишь, как чужой?
Олег наугад толкнул одну дверь — и я понял, что это его комната. В глаза бросилась стопка чистых открыток на столе, ручки и прочие письменные принадлежности.
— Ну, располагайся, — сказал я своему спутнику. — Отныне ты здесь будешь жить.
Он опустился на стул, разглядывая фотографии на стенах. В центре висел большой портрет довольно симпатичной девушки с белокурыми волосами.
— Это моя сестра? — спросил тихо Олег.
Я кивнул. В лице девушки было что-то схожее с парнем.
— А как ее звали? — спросил он.
Вот черт, я же так и не узнал имени покойной!
Легенда моя насчет старого знакомого семьи Богдановых зависла, грозя рассыпаться.
Чтобы выиграть время, я машинально взял со стола обыкновенную школьную тетрадку в клетку и принялся ее перелистывать. Тетрадь была чистой, но первого листка в ней не хватало — он был выдран, что называется, с корнем.
Вот, значит, где он писал свои анонимки, когда ему не хватало открыток.
И тут в голове моей всплыли слова того Олега, которого я убил: «Скоро мир станет совсем другим... Вы все равно не сможете помешать мне».
Он говорил это с такой уверенностью, что на обещание это было не похоже. Скорее, речь шла об изменении мира как о свершившемся факте.
Меня вдруг всего обдало могильным холодом.
И тут я вспомнил, как можно узнать, о чем писали на вырванном листе. Читал об этом в детстве в каком-то старом детективе.
Я взял мягкий карандаш и принялся затушевывать им первую страницу тетради. Вскоре на темном фоне стали проступать светлые контуры букв — вмятины от шариковой ручки.
— Что вы делаете, Альмакор Павлович? — поинтересовался Олег, но я только отмахнулся.
Наконец мне удалось разобрать слова:
«МОСКВА, ОСТАНКИНО, ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ»...
А ниже шел текст письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151