они стремились обрушить на него свои проблемы, заставить вникнуть в житейские беды и заботы, получить консультацию или помощь в решении своего вопроса. Тем самым они посягали на его личную свободу и душевный покой, а значит — не заслуживали ничего иного, кроме отвращения и ненависти. Нет, конечно, было время, когда Иван Дмитриевич, будучи помоложе и энергичнее, чем сейчас, действительно стремился оправдать те ожидания, с которыми все эти люди входили в его кабинет. И некоторым он действительно помогал — в меру своих скромных чиновничьих возможностей. Но потом он понял, что те, кому он оказал полезную услугу, в душе вовсе не благодарны ему, как это следовало из их слов, а, наоборот, принимают его помощь за должное и даже презирают его, по-прежнему считая «бюрократом», «чернильницей», «протирателем штанов на казенной мебели».Постепенно его отношение к посетителям стало меняться. Со временем он научился видеть их насквозь, и от его обострившегося взгляда не ускользали ни трусость, скрываемая под маской развязной болтовни; ни хапужническое стремление урвать как можно больше от жизни, скрывающееся под маской желания добиться справедливости; ни преступное побуждение как можно больнее отомстить ближнему, скрываемое под маской законного возмещения ущерба…Приобретя это умение, он вначале пытался отгородиться от этих назойливых людишек щитом равнодушия, не принимать их близко к сердцу и забывать их через секунду после того, как они покидали его кабинет. Однако щитом этим нельзя было закрыться полностью — слишком часто его пробивали стрелы хамства и копья уверенного в своей правоте невежества.И тогда Иван Дмитриевич перешел от глухой обороны к нападению. С годами он все больше ненавидел просителей и наносил им, выражаясь военным языком, упреждающий удар.А однажды он понял, что те пороки, которые были присущи посещавшим его просителям, наличествуют и у других людей, вместе с которыми он ездил в общественном транспорте, стоял в очередях и проживал в одном доме и в одном подъезде.Вот почему в конце концов он невзлюбил всех людей без исключения и в каждом, кто попадался ему на пути, видел прежде всего потенциального врага.В то же время речь шла о тайной, ни разу никому конкретно не объявленной, войне, потому что Иван Дмитриевич предпочитал копить ненависть, как боезапас, в своей душе, нежели тратить ее по каждому мелкому поводу. О да, мысленно он не раз пускал в ход накопленный арсенал, чтобы расстрелять в упор не ценящее его начальство, пьяного мужлана, толкнувшего его в метро, сварливую старуху-соседку, неоднократно жаловавшуюся в районную управу на то, что его гараж якобы является источником повышенной пожарной опасности и потому должен быть снесен с лица земли. Но на практике он предпочитал, не связываясь с обидчиком, занести его в свой черный список, предвкушая тот момент, когда каждому будет воздано «по заслугам»…И теперь, слушая с напускным хладнокровием тараторящую посетительницу, сидевшую нога на ногу перед ним, он упражнялся в «стрельбе вхолостую».«Что за мерзкая баба, — думал он. — Самая настоящая дура… Думает, что чем больше слов в минуту она выпалит, тем надежнее они достигнут цели. Наволокла кучу каких-то мятых бумажек и воображает, что я у нее все это с поклоном приму… Кстати, и дело-то у нее такое же мелкое и подлое, как она сама. Квартиру она, видите ли, не хочет разменивать, чтоб бывшему мужу не досталось ни единого метра жилплощади!.. И причем, что самое интересное, она искренне убеждена, торговка базарная, будто ее дело такое исключительное и важное, что наш суд завтра же, бросив все прочие дела, примется его рассматривать!.. Нет, все-таки мерзкие у нас люди и гнусные. И вообще — бардачный город, а страна — бандитская!..»Но параллельно с этим Иван Дмитриевич обдумывал, что следует сказать этой разнузданной бабенке, чтобы она поскорее убралась из его кабинета и в то же время чтобы не обидеть ее, иначе такая ни перед чем не остановится… как там у классика?.. коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… а точнее — в кабинет к председателю суда, с жалобой на него, чинящего ей, честной гражданке, препятствия в осуществлении ее конституционных прав…Однако, когда он уже открыл было рот, чтобы вклиниться в поток словесного поноса посетительницы, его прихватил очередной приступ. Тот самый, уже знакомый ему. Третий по счету за последние десять часов…Вцепившись побелевшими руками в край стола, он некоторое время старался не подчиняться неведомой Силе, поскольку сознавал, что самовольная отлучка с рабочего места в приемные часы, причем после утреннего опоздания, которое начальство явно не успело еще забыть в потоке буден, чревата гораздо более тяжкой карой, нежели устный выговор… могут ведь запросто и ежеквартальной премии лишить… Но Зов был настойчивым и безрассудным. Он напрочь парализовал волю и не оставлял ни малейшего шанса на сопротивление. В конце концов Иван Дмитриевич не выдержал. — Вы… вы вот что, уважаемая… — сбивчиво бросил он посетительнице, смотревшей на него во все глаза. — Посидите-ка тут… я должен… мне надо… отлучиться… срочно…И как ошпаренный выскочил из кабинета. Глава 4 Он не помнил, как в тот день, показавшийся ему бесконечным, добрался до дома. Жутко болела голова, во рту стоял противный горький вкус, словно он нажевался сухой горчицы, ноги гудели от усталости, а в пояснице ожил некогда сведенный на нет остеохондроз.У него даже не нашлось сил возиться с замками гаража, и он оставил помятую «Пантеру» прямо у подъезда.Квартира встретила его непривычным отсутствием ароматных запахов, и он вспомнил, что, будучи замотанным дневной сутолокой, забыл дать по телефону команду кухонному автомату приготовить что-нибудь на ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136