Он раздвинул стеклянные створки шкафа и взял незагрунтованную, не покрытую краской и лаком скрипку, на которой уже были натянуты струны:
— Вот-с! Я сушил ее года два, а перед отделкой пробую звук.
Он сыграл несколько гамм. В самом деле, звук был сочный, бархатистый, превосходного тембра.
— Мой соловушко! — Старик поцеловал скрипку. —А для чего же ее покрывают лаком? — спросил я.
— Для того чтобы она выглядела красавицей, чтобы пот от рук скрипача, изменения температуры и влажности воздуха не повредили дерево. Ведь играют на скрипке и в помещении, и на улице, носят ее и в мороз, и в жару, и в дождь! Еще мой учитель Кузьма Порфирьевич Мефодьев обращал главное внимание не на лак, а на грунт.
— Значит, вы считаете, что секрет изумительного звучания кремонских скрипок в особом грунте?
— Сохрани бог! Секретов у итальянцев нет! — Он поднял обе руки вверх, словно защищаясь от меня. — И у нас нет!
«Ах ты жох! — мысленно обругал я его. — Секретов нет, а что ты прячешь под замком в несгораемом шкафу?» Но вслух вежливо спросил:
— Вы же сами сказали, что вот грунт…
— Грунт нужен для того, чтобы лак не проникал в дерево неравномерно. Не проникал! — воскликнул он. — Теперь мы знаем, что Страдивари грунтовал скрипку снаружи и изнутри смесью пчелиного воска и клея, которые растворял в вареной олифе.
Я добрался до того вопроса, к которому стремился:
— Вы читали статью вашего сына о грунте?
Мастер широко раскрыл глаза, встал со стула, придерживая сползающие с носа очки.
— Так-с! — сказал он тихо, а мне почудилось, что он закричал. — Другим статейку о грунте показал, а меня, отца, не удостоил. Секрет-с! — И он желчно засмеялся. — Ах, Антонио! — почти шепотом произнес он. — Ах, Страдивари! Мой Михайла еще почище твоего оболтуса Франческо…
Ох и лис! Да разве Михаил Золотницкий, мечтающий о современной идеальной скрипке, чем-нибудь похож на бездарного наследника итальянца?
— Мы, кажется, говорили о статье вашего сына?
— Да, да! — зачастил мастер. — Что ему отец? Наплевать на него с высокой горы! — Он погрозил пальцем. — Отец все видит, да не скоро скажет! Мелко плаваешь, Михаила Андреевич!
— Что плохого вам сделал сын? — спросил я, глядя ему в глаза.
— Что-с? — спросил мастер и увильнул от ответа. — А то-с!
Подойдя к судкам, он развязал салфетку, приоткрыл верхнюю крышку и вдохнул в себя аппетитный запах.
— Расстаралась Любаша! — добродушно сказал мастер. — Милости прошу к нашему шалашу, — предложил он и поставил на электрическую плитку судочек с супом.
Я хотел было отказаться, но потом передумал: пока мастер будет обедать, я сумею рассказать ему о статье его сына. Он наверняка выскажет свое мнение, и я узнаю то, для чего, собственно, пришел!
Андрей Яковлевич усадил меня за стол…
СЕКРЕТЫ СКРИПИЧНОГО МАСТЕРА
— А статья вашего сына прелюбопытная, — сказал я.
Мастер, набив полный рот, что-то промычал в ответ, но я уже стал хозяином положения. В чем суть дела? Он, Михаил, доказывает, что есть скрипки Страдивари, в которых от времени сошел почти весь лак, но они по-прежнему звучат восхитительно. Однако если снять ножом немного грунта, звук ухудшится. Михаил, так же как и Андрей Яковлевич, объясняет, что именно грунт спасает скрипки от всех напастей и составлен он из разных смол и пчелиного воска. Я спросил мастера, знаком ли он с техникой восковой живописи — энкаустикой? Старик, усердно работая ложкой, отрицательно покачал головой. Я объяснил, что анализ краски древних египетских фресок показал, что входящий в нее пчелиный воск, особым способом обработанный, как его называют — пунический воск, за пять тысячелетий не растворился, не высох и вообще никак не пострадал от солнца, ветра и дождей. Естественно, что пропитанные этим воском деки скрипки никогда не теряют в весе, а следовательно, не изменяется точно установленная высота звука и характер его тембра. Но, продолжал я, воск придает краске и лаку еще необычайную свежесть и жизненность. В местах погребения египтян были обнаружены портреты, покрытые воском. Словно века их не коснулись — портреты кажутся написанными вчера!
Наконец Андрей Яковлевич вытер губы салфеткой и сказал:
— Мой сын перво-наперво скрипач, а у скрипача мозги, вроде стрелки испорченного компаса, повернуты в одну сторону: на старинную итальянскую скрипку. Заметьте, на старую, обыгранную, где и лачок местами сошел и трещинки имеются, конечно подклеенные и закрашенные. Вообще заметны следы нашей работки! — Тут Золотницкий поставил передо мной тарелку с телячьей котлетой и ровненьким соленым огурчиком и продолжал: — Ведомо ль вам, уважаемый, что ради этого некоторые, прости господи, знатоки-скрипачи разбивали свой инструмент, а потом приходили в мастерскую и просили его починить?
Мой собеседник взметнул над головой правую руку с поднятым указательным пальцем.
— И вот фортуна! Нашли скрипку Страдивари, которую он сделал в тысяча семьсот шестнадцатом году. Ни царапинки, ни пятнышка! Знаменитые скрипачи опробовали ее, и она, нечиненая, звучала лучше, чем его же чиненые! Кажется, все понятно? Ан нет! Подавай лауреатам залатанных итальянцев! А советский мастер не делай новых, а потроши старые, чини, заклеивай!
Андрей Яковлевич устремился в угол, хватил кулаком по шкафу. И гул прошел по комнате.
— Мой отец, — продолжал он, — тридцать лет гнул хребет у хозяев на фабрике. Я — рабочий человек чуть ли не с двенадцати лет! — Он протянул ко мне руки с оранжевыми от краски и лака пальцами, с загрубелыми, мозолистыми от стамесок и напильников ладонями. — Я делаю хорошую, полезную вещь — хвали меня, благодари!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36