— А я жена Михаила. И отсюда все мои качества!
Что она хотела этим сказать?
Из спальни донесся плач Вовки. Люба мягко коснулась рукой моего плеча, словно прося подождать, и убежала, шурша юбкой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ
Скрипка умолкла. Значит, Михаил Золотницкий в любой момент мог выйти в столовую, а мне хотелось побеседовать с ним наедине. Я быстро подошел к двери его кабинета, постучал и вошел. Он укладывал скрипку в футляр, кивнул мне головой. Я четко видел его лицо, на которое падал свет из окна.
— Я давно хотел вам сказать, — начал я, — что в редакции мне показали вашу статью о грунте. По-моему, она написана с большим знанием дела.
— Бьюсь второй год, чтоб ее опубликовали, и ничего не выходит. Говорят — слишком специальна для общей газеты… Пожалуйста, пройдитесь по ней карандашиком. Буду благодарен.
— Хорошо! — согласился я. — А теперь… Надеюсь, что все останется между нами?
— Конечно!
— В шкафах системы Меллера, внутри, бывают секретные ящики, которые запираются на особый ключ?
— В шкафу отца есть такой ящик. А почему вас это интересует?
— Не хранил ли ваш отец в этом ящике свой красный портфель?
— В последнее время отец к шкафу никого не подпускал. Да я сам к нему не подходил. Зачем волновать старого человека?
— Я не могу понять, когда проникли в шкаф: ночью или днем?
— По-моему, днем!
— Вы так думаете?
— А как же? Днем отец кладет ключи куда попало. А сам — вы это знаете! — возьмет да засядет за рабочий стол, а то приляжет, приняв нитроглицерин.
— А ученики?
— Уйдут и исчезнут. Мальчишки!
— Не могли ли они…
— Да нет! Для чего им нижняя дека и таблички?
— Разве в портфеле были эти вещи?
— Так отец говорил. Для учеников и дека и таблички — китайская грамота. Потом, они любят отца. Учитель!
— Но ведь ученики могли это сделать не для себя? Мало ли людей, которые не прочь взглянуть на деку и таблички?
— Ученики не станут это делать. Сложно и рискованно!
— Да почему? Мастер ушел с головой в работу или у него приступ стенокардии. В одно мгновение можно взять ключи, открыть шкаф, вынуть портфель и унести.
— Нет, ученики любят отца, — повторил Михаил. — Все они — отличные мальчики. Да и опасно: выгонят, а то еще под суд отдадут.
— Значит, остается одно: портфель взял чужой?
— Как бы не так! Ученики в любую секунду могут войти в подсобку.
— Ни ученики, ни чужой! Тогда кто же?
— Я уже ломал над этим голову. Даже допуская, что это сделал постоянный заказчик. Ну вышла такая минута: отец после припадка заснул, ученики разбрелись, ключи торчат в замке несгораемого шкафа.
— Разве так случалось?
— Да! — ответил Михаил Золотницкий, кинул на меня острый взгляд и продолжал: — Да, торчат ключи! Заказчик открывает дверцу шкафа. А дальше что? Отец никому о красном портфеле не говорил, а о том, что находится в нем, и подавно.
— Вы уверены, что ваш отец никому об этом не говорил?
— Уверен!
Я спокойным голосом, мягким тоном, не глядя на Михаила Золотницкого, нанес ему удар:
— Значит, о том, что в портфеле дека и таблички и что портфель хранится в секретном ящике, знали только вы?
— Да! — подтвердил скрипач и, спохватившись, подался ко мне грудью вперед. — Что вы хотите сказать?
— Ровным счетом ничего… — И, немного помедлив, спросил: — А вы знаете, что коллекционер Савватеев часто заглядывал в мастерскую?
— Да что вы, честное слово! — забормотал музыкант скороговоркой. — Это же такой человек, такой…
— Как по-вашему, — упорно продолжал я, — известно было архитектору, где хранится красный портфель и, главное, что в нем лежит?
— На кой черт ему дека и таблички? — зачастил Михаил Золотницкий. — Что он, станет делать скрипку?
Почему скрипач так яро защищает Савватеева? Может быть, они связаны одной веревочкой? Музыканту были нужны нижняя дека и таблички к третьему варианту «Родины», а коллекционер стремился, на худой конец, сфотографировать их…
— Не говорил ли вам отец, — продолжал я, — где он хранит дерево для своей «Родины»?
— Да, скажет он, дожидайся! Когда дело касается его секретов, деспот!
— Может быть, о сортах дерева?
— Намекал! «Цены нет! Отдай всё да мало!»
— Когда это было?
— Когда собирался делать со мной новую скрипку.
— У Андрея Яковлевича будет районный врач?
— Нет, доктор Галкин. Он и вчера поздно вечером заезжал. Рекомендовал его Георгий Георгиевич.
— Вы объяснили доктору причину внезапной болезни отца?
Михаил Золотницкий сел глубже в кресло и положил руки на колени.
— На что вы намекаете? — переходит он в нападение.
— На жестокую психическую травму Андрея Яковлевича.
— Нет, о пропаже деки и табличек доктору не говорил.
— О краже! — поправляю я его и вижу, как он вздрагивает. Теперь я уже рублю с плеча: — Врач должен все знать о своем пациенте!
— Вчера я молчал, а сегодня… — опять бормочет он.
— Да что вы — посол не очень дружелюбной иностранной державы? Вопрос идет о жизни вашего отца, Михаил Андреевич! Не мне вам об этом говорить!
Разумеется, мои подозрения о том, что у Михаила Золотницкого рыльце в пушку, еще требовали веских доказательств. В противном случае, как бы ни было сильно подозрение, оно только им и останется.
В пятом часу приехал Лев Натанович Галкин, разделся и, потирая руки, прошел в комнаты. Чисто выбритый, с небольшими залысинами, в темном костюме и в роговых очках, он был полон достоинства и солидности. Меня познакомили с ним. И он сказал, что ему приходилось лечить литераторов.
— Ваш брат невероятно нервный! — продолжал он. — Не происходит ли это за счет преувеличенной впечатлительности?
— Может быть, это обязательное свойство таланта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36