Честно стоит!
И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.
Место стоянки было бойкое – возле ворот «Эрмита­жа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.
…Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна – украинскими забо­ристыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало про­сто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.
Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.
– Да бросьте, это для маминого удовольствия!
Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.
– Да будь я и негром преклонных годов!.. – выразил он свое восхищение. – Ну, Зинаида!
Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.
– Неужели полковник со стальными глазами? – гроз­но вопросил Томин. – Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.
– Да весна же, Шурик. И ты – жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?
– Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.
– Для плиты или для меня?
Та посмеялась:
– Все почти готово. Расставляйте там тарелки.
Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.
Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.
– Ты читаешь или мать?
– Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать – своего рода нравственный подвиг!
В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держа­ла корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.
– Мы только что с дачи и вдруг слышим – Алек­сандр Николаевич вернулся из госпиталя.
– Вернулся, вернулся.
– Поздравляю, Тамара Георгиевна!
– А-а, – сказал Томин, – здравствуйте. Я уже скучать начал – никто не напоминает про тапочки.
– Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, – про­тянула корзиночку.
– Неужели с собственной грядки?
– У нас теплый парничок!
– Тронут. Обожаю всякую травку.
Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.
– Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, – приговаривала она. – Спит беспо­койно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбе­жать. Хоть бы вы на него повлияли.
– Пал Палыч, давай влиять, – подмигнула Зиноч­ка. – Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?
– Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!
– Раз в жизни можно отдохнуть, – «влиял» Знамен­ский.
– Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.
– Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! – запретила Тамара Георгиевна.
– Ну, Паша споет.
– Если забудет про своего единственного ненагляд­ного свидетеля, – вставила Зиночка.
– Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.
– Все в том же состоянии?
– Помяни мое слово, – прорек Томин, – однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!
– Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.
…Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожив­шим Пал Палыча тоном:
– Я бы хотела кое-что сообщить…
– Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).
– Да, Павел, чтобы уж сразу…
Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.
Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.
Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.
– Что случилось? – гаркнул Саша за спиной.
– У меня короткая информация, – тихо сказала Зи­ночка. – Я выхожу замуж.
– С ума сошла! – воспротивился Томин всем суще­ством.
– Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? – обернулась она к Знаменскому.
Тот отрицательно покачал головой. Голос все же от­казал.
– Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? – негодовал Томин. – Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!
– И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!
Томин присвистнул:
– До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.
– Шу-урик! – с ласковой укоризной Зиночка взъеро­шила ему волосы. – Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.
– Ее муж!.. – перекривился Томин. – Просто слы­шать не могу!.. Кто он наконец?
– На днях познакомлю.
– Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит ро­ман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!
Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорче­ние. Но чуть-чуть.
А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже оконча­тельной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, при­знала, что есть кто-то… еще не наверняка… но она надеет­ся, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя – не ее – оправдалась ли надежда. Се­годня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..
– Ладно, Саша, уймись, – сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16