– А кем занимаетесь подробно?– Есть ряд лиц, которые меня интересуют…– И как успехи?– Рано судить, товарищ майор.«Это верно, судить можно года через два после освобождения».– Вас как занесло на эту должность?– Видите ли… я заочник педвуза.– А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?– «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».«Мать честная! На сто докторских хватит. И он рассчитывает найти тут положительные примеры? Святая простота».– А Багров оказался не по теме?– Да, я так считал…– Не тушуйтесь вы. Я ведь не инспектирующий чин. Я сейчас просто гончий пес, который старается взять след.– Понимаете, товарищ майор, я посмотрел по делу, что за ним. Побеседовали. О поступке своем выразился вроде бы критически. У него такое характерное словечко: «сглупа». Дальше увидел его в работе. Классный бульдозерист, и трудился без бутафории, всерьез. В общем, два месяца назад назначили его бригадиром.– Словесный портрет ангела.– Оценку даю в сравнении с остальным контингентом. Много неангелов.– Понятно. Итак, все было распрекрасно, но вдруг…– Нет, не совсем вдруг. Недели две, а может, три до того… я не сразу обратил внимание… но, в общем, он изменился.– Конкретно?Лейтенант подумал, вздохнул:– Сами понимаете, заключение есть заключение. У каждого в какой-то период обостряется реакция на лишение свободы. У кого тоска, у кого агрессивность, разное бывает… Я посчитал, что у Багрова тоже.– Еще раз конкретнее, без теории.– Стал он ходить в отключке. Полная апатия. А вместе с тем – по данным ларька – курит втрое больше прежнего.– То есть внешне – вялость, внутри – напряжение?– Именно так я и расценил. Но работал как зверь. Даже с каким-то ожесточением. Его бригада заняла первое место. Я предложил Багрову внеочередное свидание с женой: думал расшевелить.– И? – насторожился Томин.– Знаете, в тот день впервые я над ним задумался. Не в плане диплома, просто по-человечески. В лице никакой искорки не проскочило. «Спасибо, говорит, гражданин лейтенант. Разрешите идти?» – и все. А через несколько дней – эта история.– Тут мне важно во всех подробностях.– Слушаюсь. Расчет у него был хитрый. Приходит с покаянным видом, хочу, говорит, облегчить совесть. И рассказывает, как в прошлом году посылали его здесь неподалеку с партией строительных машин. Вроде как сопровождающего и одновременно по обмену опытом. И на обратном пути, дескать, поджало его с деньгами, а очень требовалось выпить. Тогда залез в какой-то незапертый дом около станции и взял денег двадцать пять рублей и сапоги. Сапоги продал в другом городе на базаре.– И вы поверили?– Сначала не очень. Но, с другой стороны, когда пьющего человека возьмет за горло… Словом, послали запросы. Действительно, прибывала в прошлом году партия машин и при ней Багров. И действительно, есть такая нераскрытая кража.– Кто-то из барачных соседей поделился с ним прежними подвигами.– Да, теперь-то я понимаю. Но тогда вообразил совсем другое. Решил, что поведение Багрова объяснилось: колебался человек – сознаваться или не сознаваться. Отсюда замкнутость и прочее.«О, трогательный лейтенантик! К другому Багров и не сунулся бы с подобной байкой».– Так… Дальше?– Дальше приехал тамошний следователь с оперативным работником, повезли его, чтобы документально все зафиксировать на месте… Удрал он от них вот здесь, – лейтенант показал на карте.– Рядом железнодорожный узел. Н-да… Так что же это по-вашему? Просто истерический порыв на свободу? Хоть день, да мой?– Не знаю, товарищ майор. Боюсь с ним снова ошибиться.– Взаимоотношения с другими осужденными?– Нормальные, думаю. Да такого не больно и обидишь.– Вызовите ко мне тех, кто общался с Багровым больше всего. И еще заприметил у вас своего крестника. Хотел бы повидать, не афишируя. Его фамилия Ковальский.– Можно прямо сейчас, – обрадовался возможности услужить лейтенант.Они заглянули в небольшой зал с низкой дощатой сценой без кулис и сдвинутым сейчас в сторону столом под суконной скатертью. На сцене сидел Хирург со старенькой гитарой; двое заключенных пели.– Репетируют, – шепнул лейтенант. – Через неделю концерт самодеятельности.Некоторое время понаблюдали за происходящим. Хирург поправлял сбивавшихся певцов, подавал советы: «Тут потише, потише, не кричи», «Демин, не забегай вперед!» Исполнение его не удовлетворяло.– Души нет, ребята, – втолковывал он. – Старательность есть, а души нет. Слово надо чувствовать! «Темная ночь, разделяет, любимая, нас…» – проникновенно напел густым баритоном. – Понимаете?Те растроганно вздохнули.– Ковальский! – окликнул лейтенант. – Прервитесь ненадолго.Тот с сожалением положил гитару.– Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться.Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался.– Александр Николаевич, счастлив вас видеть!– Так уж и счастлив… – добродушно усмехнулся Томин.Они отошли от дверей зала.– Как живется, Ковальский?– Полагалось бы спросить: «Как сидится?» Что ж, как видите, существую… – Но не выдержал шутливого тона: – Тяжко, Александр Николаевич! Что тут скажешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка… щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!..Лейтенант ревниво воспринял сердечность, проявленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее.– Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина.– Да это урывками.Ковальский был от природы музыкален, обладал отменным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи подследственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32