– Небось опять не обедала?– Без тебя никакого аппетита, честное слово! Но зачем столько, мам? – удивлялась весело, доставая банки с компотами.– Вздумалось сделать запасы, – отозвалась Майя Петровна.– Ничего себе! Ожидается голод, что ли? Нет, это малодушие – оттягивать объяснение. Все равно неизбежно.– Катя, я должна на несколько дней уехать.– Куда? – с любопытством подскочила к матери.– От начальника колонии пришло письмо… недели две как… Отец там на хорошем счету, отлично работает. Потому разрешено свидание…Катя отступила, свела брови. И уже не ребячливая ласковая девчонка стояла перед Майей Петровной, стояла взрослая дочь – осуждающая, готовая к бунту, неукротимая. Разительно похожая сейчас на отца.– Так вот для чего ты занимала деньга у Елены Романовны! На дорогу и гостинцы. И шарф предназначается дорогому папочке… как награда за доблестный труд в местах не столь отдаленных!..– Катюша, давай поговорим, – мягко и спокойно предложила Майя Петровна.С некоторых пор она всегда держалась спокойно, ровно. Редко что выводило ее из равновесия. То было спокойствие много пережившего и передумавшего человека.– Что толку разговаривать! Ты все равно поедешь!– Девочка… ты не забыла, что он твой отец?– Нет, – резко отрубила Катя. – Мне слишком часто тычут это в нос…Майя Петровна поднялась. Тоненькая и хрупкая, душевно она была сильнее дочери и привыкла утешать. Положила руки на Катины плечи, потянула к дивану. Посидели, обнявшись, объединенные общей бедой.– Мамочка, разве нам плохо вдвоем? Уютно, спокойно. И такая тишина, – нарушила молчание Катя.– Да, тишина…Катя сползла с дивана и стала на колени.– Мамочка, разведись с ним! Давай с ним разойдемся! Самый подходящий момент. Ты подумай – вернется он, и все начнется сначала!– Подходящий момент? Отречься от человека, когда он в беде – подходящий момент? – мать укоризненно покачала головой. – Если мы теперь ему не поможем, то кто?Катя потупилась было, но снова взыграла багровская кровь:– Ты всю жизнь, всю жизнь старалась ему помочь, а чем кончилось?.. Я вообще не понимаю, как ты могла за него пойти?! Ведь Семен Григорьевич…– Не надо, замолчи!– Не замолчу! Я знаю, что он тебя любил! Он до сих пор не женат!– Катерина!Катя не слушала.– Талантливый человек, мог стать ученым, делать открытия. И все бросил, поехал сюда за тобой. Надеялся! И что он теперь? Директор неполной средней школы! А ты? Бросила ради отцовской прихоти любимую работу и пошла в парикмахерши!.. – она всхлипнула и уткнулась в материнские колени.Та в растерянности погладила пушистую ее голову. Впервые дочь столь откровенно заговорила с ней о прошлом.– Иногда мне кажется… я его возненавидеть могу…– О господи, Катя!.. Это пройдет, пройдет. Раньше ведь ты души в отце не чаяла.– Да, лет до десяти. Даже удивительно. Правда, он тогда реже пил… или я еще была дурочкой… Представлялось – веселый, сильный, смелый, чуть не герой…Она зашарила по карманам, ища платок, не нашла, утерлась по-детски рукавом.– Такой и был когда-то, – слабо улыбнулась Майя Петровна. – Но каким бы ни стал теперь, он любит и тебя, и меня, и…– Он тебя любит?!Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:– Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.Майя Петровна покорно посмотрела в зеркало. Различие убийственное, конечно. И определялось оно не возрастом. В зеркале отражалась просто другая женщина. Словно бы и те же черты, но куда пропала та окрыленность, та победительная улыбка, свет в глазах? И горделивый поворот шеи, уверенность в себе?Хорошо, пленка не цветная, а то прибавился бы еще акварельный румянец и яркое золото волос. Она привезла в Еловск чисто золотую косу. Почему волосы-то пожухли? Странно. Остальное понятно, а это странно. Теперь то ли пепельные, то ли русые. Может быть, от перемены воды?– Ну? – требовательно вопросила Катя. – Разве бывает такая любовь, чтобы человека изводить?Майя Петровна развела ее руки, державшие фотографию и зеркало. Сказала серьезно:– Да, Катюша. Бывает и такая. Я еду завтра в семь вечера.И Катя спасовала. Голос матери был тих и бесстрастен, но исключал возражения.…Катя в кухне разливала по тарелкам суп и расспрашивала о московских магазинах, когда в дверь постучали. То явился Иван Егорыч, участковый. Поздоровался, глядя в сторону, помялся, наконец выдавил:– Я насчет Михал Терентьича… Пишет?– Последний раз – с месяц назад… Что-то случилось?– Да такое вдруг дело, Майя Петровна… сбежал он…– То есть как… я не понимаю…– А вот так. Сбежал из-под стражи, и все тут.Катя ухватилась за мать, та оперлась о спинку стула.Участковый перешел на официальный тон:– Должен предупредить: в случае, если гражданин Багров объявится или станет известно его местонахождение, вы обязаны немедленно сообщить… – Потоптался и добавил виновато: – Не обижайтесь, Майя Петровна, мое дело – служба…
* * * А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку – пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:– Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32