— Позвони по результатам.На улице было уже белым-бело. Снег стал крупнее, и резкий ветер рисовал им замысловатые фигуры на сером однотоном небе. «Дворники» остервенело скребли лобовое стекло. Он сидел и слушал, как довольно урчит, набирая обороты, прогреваемый двигатель. Затем выключил его, вылез из машины и, прикрываясь от снега полями шляпы, вернулся на склад.— Саша, — поманил он Шохина, — кузов фуры посмотрите, а в кабину не лазайте. Эксперт здесь закончит — пусть там поработает. И этого длинного красавца давите. Врет он.В глазах Шохина столь откровенно читался немой вопрос, что сдержать самодовольную улыбку было практически невозможно.— Откуда он знает, что в подсобке часы, если никогда здесь не был?На пути в РУВД вернулись мысли о Сиплом. Тревожная пустота сосала в груди. Хотелось чаще смотреть в зеркало заднего вида. Снег усиливался. 8 В отделе было тихо. Большинство оперов расползлось в поисках обеда. Только у Сергея Шарова дверь была настежь и на столе в большой трехлитровой банке, наполненной очищенной картошкой, булькал кипятильник.— Заходи, Алексеич, — улыбнулся Шаров, — у меня пара кубиков бульонных есть. Сейчас засыпем: будет и первое и второе.У Шарова было трое детей, и Максаков плохо понимал, как живет этот спокойный, добросовестный и честный парень. Он остановился в дверях и стряхнул снег с полей шляпы.— Спасибо, Серега, у меня там пара пакетов китайской бурды осталась.В кабинете хрипел чайник. Гималаев насыпал в кружку китайскую лапшу.— Ты вовремя. Тебе забодяжить?— Давай. — Максаков разделся и рухнул в свое любимое черное кресло, с барского плеча подаренное Грачом при замене мебели у него в кабинете. Оно, как всегда, хрустнуло и наклонилось влево.— Иваныч где?— За хлебом пошел. Сейчас будет.— Про зарплату слышно чего?— Вроде дадут в понедельник.— Со шмоточными?— Вряд ли.Максаков повертел в пальцах сигарету и отложил на край стола. В кабинете было холодно. Для работающего обогревателя он был слишком большим и пустым. Полтора десятка стульев, ободранный диван, два стола углом друг к другу. На стене календарь и плакат «Зенита». След протечки на потолке. Серые обои. Он вспомнил квартиру на Коломенской. Разница небольшая.— Искал кто?— Француз снова звонил.Игорь отключил чайник, залил водой лапшу и накрыл кружки «Комментарием к Уголовно-процессуальному кодексу». Максаков снял трубку.— Здорово, Николаич. Искал?Французов был последним из оставшихся в районной прокуратуре нормальных следователей.. С Максаковым их, кроме этого факта, соединяла дружба.— Искал. У меня плохие новости.Максаков напрягся. Он давно устал от бед, неприятностей и проблем. Мечталось о светлом. Хотелось радости и положительных эмоций. Неприятный холодок снова штопором ввинтился в грудь.— Выкладывай.— Костюхина по убийству оправдали. Дали трешку за хранение оружия, зачли отсиженное и освободили.Максаков вспомнил круглолицего упыря-олигофрена из Пскова, застрелившего двух заезжих коммерсантов из-за смехотворной суммы.— Больше стрелять никого не буду. Топить буду — доказательств меньше, — ухмылялся он на следствии.Навалилась апатия. Тупая и безразличная. Захотелось домой. Горячий чай, интересная книжка, плед и бормочущий телевизор. Не знать, не видеть и не ведать бандитов, трупов, судов, выстрелов. Стать нормальным человеком, пребывающим в счастливом неведении…— Почему? — выдавил он, понимая, что в сущности — разницы никакой.— Дежурный следак в протоколе осмотра не написал, как упакована куртка, на которой запаховые следы Костюхина. Ее признали доказательством, добытым с нарушением закона. А пистолет, по его, заявлению, он нашел после убийства и не успел сдать.— А показания проституток, которым он этим стволом угрожал?— Так они же проститутки. Какая им вера? Я разговаривал с судьей. Он сказал, что не сомневается, что убийца — Костюхин, но ничего поделать не может: у нас правовое государство. Прокурор в процессе тоже его поддержал.— Это они родственникам убитых пусть расскажут. У нас правовое государство на потерпевших почему-то не распространяется.— Согласен. — Голос Французова звучал невесело. — Короче, Костюхина на волю, мне выговор.— Как? — опешил Максаков. — Тебе-то за что?— Ну как за что? — так же невесело рассмеялся Володька. — Есть оправдание — значит, нужно кого-то наказать. Дежурный тот давно уволился, а я не увидел его ошибки и вовремя не отпустил Костюхина, не «заглухарил» дело. Плевать, конечно. Жалко только — с квартальной премией пролетаю. Я рассчитывал с нее долги отдать.— Выходит, никого не сажать — безопасней?— Выходит. Может, вечером по стаканчику? А то тошно как-то.— Я дежурю.— Понял, но я, может, все равно заскочу.— Давай.Максаков ощутил подступающую волну ярости. Перехватило дыхание. Заныло сердце. Подкатило бешеное желание крушить все, что попадется под руку. Он дотянулся до двух граненых стаканов возле грязно-зеленоватого графина на приставном столике и, размахнувшись, швырнул один из них в противоположную стену. Брызнули осколки. Полегчало, но совсем чуть-чуть. Гималаев невозмутимо помешал лапшу, пригубил. Второй стакан полетел вслед за первым. Максаков с интересом посмотрел на графин. Игорь задумчиво покачал головой, оставил кружку, молча пересек кабинет, достал из стенного шкафа два стакана и поставил их перед ним, после чего вернулся к лапше. Злость пропала мгновенно. Максакову хотелось смеяться.— Я потом все уберу. Дай, пожалуйста, мою порцию.— Кого выпустили? — Игорь передал кружку.— Костюхина.— Не слабо.— Что, чья-то жена заходила? — Иваныч с батоном в руке пнул ботинком осколки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44