Очень далеко.
* * * Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.— Тебе понравился фильм?— Да, только грустный.— Зато жизненный.— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.— Так бывает?— Наверное. Не знаю.Она целует его в губы, шею, грудь.— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.— Не бойся.Она не останавливается.— Я! Я стану твоим смыслом жизни.Он крепко прижимает ее к себе.— Уже. Уже стала.Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.
* * * Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.— Здравствуй.Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.— Очень хочу! Я не завтракал.Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.— Ты сегодня не работаешь?— Нет.— А Юля твоя где?Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.— Как раз на работе.— Она все там же, в магазине работает?Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.— Ночью. Девушке. В магазине.Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.— Бывает хуже.— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Викторовна с дачи привезла.Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.— Как ты себя чувствуешь?— Нормально-нормально.Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.— Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?Она отмахнулась.— Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!— Что за глупости! — Ледогоров даже ложку отложил. — Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.— Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.— Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!Она погладила его по руке.— Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.— Как на работе?— Нормально.— С начальством ладишь?— Нормально.Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.— Бандитов много?— Нормально.— Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.— Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.«„Если знаете, кто убийца — почему не сажаете?" — „Доказательств нет." — „Новы же знаете!" — „А доказать не можем!" — „Ничего не понимаю! Чушь какая-то!"»Она снова вздохнула.— Ты специально ничего не рассказываешь, чтобы меня не пугать. Я же смотрю телевизор. Кругом убивают! Кошмар!Ледогоров доел последнюю ложку и допил молоко.— Не волнуйся. Я по убийствам не работаю. У меня не опасные дела.Он пересел со стула на свой любимый диван и вытянул ноги. Жара расслабляла. После сытной еды потянуло в сон.— Посиди. Отдохни. — Мама собирала со стола посуду. — Я сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58