Это мне люди платят, а не наоборот. Я выигрываю, они проигрывают. Потому-то я и владею всем этим, угощаю тебя пивом и приглашаю прокатиться. Так что вот так.
— Помнишь Джимми Гоффа? Тоже ведь был крутой парень. А потом вообразил, что спокойно может тягаться с мафией. Держу пари, у них при его виде слюнки потекли.
— Нет, вы только послушайте этого умника! — рассмеялся он, достал из ледника бутылку пива и открыл ее; из горлышка закапала пена.
— Выпей-ка лучше. — Он протянул мне бутылку.
— Нет, спасибо.
— Как хочешь, — сказал он, отхлебнул пива и, с шумом выдохнув воздух, удовлетворенно воззрился на свой катер. Шрамы на его спине напоминали рассыпанный бисер. Он стоял переминаясь с ноги на ногу.
— Ладненько, отличная погодка сегодня, я, пожалуй, поеду. Быстрей выкладывай, что у тебя там.
— У меня просто есть мысли по поводу того, кто принимает решения от твоего имени.
— Да ну? — переспросил он, отпил из бутылки и уставился на серых цапель, пролетавших над водой.
— Может быть, я и ошибаюсь.
— Ага. И зацикливаешься.
— Пойми меня правильно. Я ни в коей мере не оспариваю твоих талантов руководителя. У меня просто сложилось такое впечатление, что твоя Клодетт — уж слишком амбициозная барышня. Ее, наверное, трудно удержать на кухне, не так ли?
— Послушай-ка, Дейв. Ты начинаешь действовать мне на нервы. Мне это не нравится. У меня планы, у меня гости. Хочешь присоединиться — милости прошу. Но не доставай меня больше, приятель.
— Вот что я подумал. Если я не прав — так и скажи. Джонни Дартез не отличался сообразительностью, так ведь? Он был просто уличным подонком, которому не стоило доверять, да? И тебе было известно, что в один прекрасный день он сдаст твою задницу федералам, так что вы с Клодетт приказали Виктору Ромеро, чтобы тот убрал его. А он в придачу затопил целый самолет, на борту которого был священник, не считая еще двух женщин. А тут еще я появился, что окончательно осложнило ситуацию. Тебе не стоило трогать меня, Бубба. Я ничем не угрожал тебе. Я уже бросил это дело, когда твои люди стали ошиваться возле моего дома.
— В чем, собственно, дело? — вмешался один из итальянцев.
— Сам разберусь, — отозвался Бубба. И обращаясь ко мне: — Вот что я тебе скажу. Если захочешь — поверишь. Не захочешь — дело твое. Я сам по себе, я — один, а не целая шайка. Ты вроде умный парень, колледж закончил, а таких простых вещей не понимаешь: если ты перешел дорогу кому-то из новоорлеанского сброда, это твои проблемы. Я тут ни при чем.
— Ты знал, что Клодетт была на квартире Ромеро?
— Что-о?
— Что слышал.
— Она никуда не ходит без моего ведома.
— Она же вечно таскает с собой этот термос. Следы от него остались по всему кухонному столу.
Он уставился на меня немигающими глазами. Нижняя его челюсть выдвинулась вперед, как рыло барракуды.
— Так ты правда ничего не знал? — спросил я.
— Повтори, что ты сказал.
— Нет уж, сам разбирайся. Моя хата с краю. Если Клодетт не запорет твои планы, на сцену выйдут эти красавцы. Сдается мне, ты больше не контролируешь ситуацию.
— Ты хочешь знать, контролирую ли я ситуацию? А по морде схлопотать не хочешь? По-моему, ты только и делаешь, что напрашиваешься.
— Пора бы тебе подрасти.
— Нет уж, это тебе пора подрасти. Это ты приперся ко мне домой, а теперь и на работу и давай хаять мою семью перед моими друзьями. И что я должен о тебе думать?
— По-моему, тебе давно пора к психиатру. Ты становишься пафосным, Бубба.
Он встряхнул бутылку.
— Ты все сказал?
— Вижу, ты так меня и не понял. Ты просто не способен понимать других.
— Ладно, я дал тебе высказаться. А теперь убирайся.
— Твой отец больше не лупит тебя на глазах у всех, тебя некому стало учить, и поэтом ты женился на Клодетт. Ты стал подкаблучником лесбиянки, мой друг. Она превращает в дерьмо твои дела, а ты даже не подозреваешь об этом.
Он вновь уставился на меня немигающим взглядом.
— Увидимся, — сказал я. — И переведи капиталы куда-нибудь на Каймановы острова. Пригодятся, когда Клодетт и компания оставит тебя ни с чем.
Я повернулся и направился к грузовику. Вслед мне полетела бутылка и с грохотом покатилась по деревянным доскам настила, разбрызгивая пену.
— Эй! Куда ты? Никуда ты не уйдешь! — закричал он, тыча пальцем мне в лицо.
Я не остановился. Парковка была залита ярким горячим солнцем. Он догнал меня и схватил за руку.
— Что, в штаны наложил? Я не позволю тебе оскорблять меня на глазах у моих друзей, а потом вот так повернуться и уйти!
Я открыл дверцу грузовика. Он схватил меня за плечо и развернул к себе: на его потной груди набухли узлы вен.
— Только тронь меня — и сядешь в кутузку. Хватит ребячиться, — ответил я.
Я захлопнул дверцу пикапа прямо перед его носом, завел мотор и уехал. Последнее, что я заметил, — его перекошенное лицо, лицо человека, который внезапно понял, что совершил колоссальную ошибку.
* * *
В тот день я ушел с работы пораньше и записал Алафэр на осенний семестр в детский сад при католической школе Нью-Иберия. Вечером мы с ней и Батистом вышли на нашем крошечном суденышке в Мексиканский залив половить креветок. Однако я хотел выйти в море еще по одной причине: в тот день исполнился двадцать один год со дня гибели моего отца. Он работал на буровой установке в открытом море, на подвесной площадке высоко-высоко над водой. В тот день рабочие напали на нефтеносный слой раньше, чем ожидалось. В устье скважины никакого противовыбросного оборудования не было, и, когда буровая установка наткнулась на газовый купол где-то глубоко в толще дна залива, вышка начала раскачиваться, и внезапно наверх хлынул поток соленой воды, песка и нефти под колоссальным давлением, и обшивка корпуса вышки треснула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84