Глубоко вздохнув, облизал потрескавшиеся губы. Дыхание мое было тяжелее, чем запах в камере. Скоро начнет трясти, весь покроюсь потом, может, даже сухая рвота начнется. Интересно, как я буду смотреться перед судьей Флауэрсом, известным юристом утренних заседаний, который нагоняет на алкашей священный ужас с каждым ударом своего молотка?
— Сейчас я пас, но твою доброту ценю, приятель, — сказал я.
— Пользуйся. И не позволяй им на тебя набрасываться, сынок. Я столько раз представал перед этим судом, что они со мной уже не возятся. Судья дает мне тридцать дней и отпускает. Так что ничего страшного. Мы их держим на коротком поводке.
Не прошло и получаса, как перед дверьми вытрезвителя появился сержант Мотли в сопровождении охранника. Он курил сигару, спокойно наблюдая, как охранник открывает замок. Рубашка на нем сидела так плотно, что в просветах между пуговицами торчали, как проволока, волосы на черной груди.
— Идем с нами, Робишо, — сказал он.
— Посетителям зоопарка запрещено появляться до обеда, — ответил я.
— Пойдем, пойдем, — повторил он.
Я пошел между ним и охранником в дальний конец тюремного коридора. Доверенный зэк мыл шваброй пол, и наши ботинки оставляли мокрые следы там, где уже было чисто. Сквозь окна, высоко расположенные по стенам коридора, лился солнечный свет. С улицы доносился шум движения. Охранник повернул ключ на двери одиночной камеры. Мотли из-за своего веса так дышал, как будто у него была эмфизема.
— Это я попросил перевести тебя в отдельную камеру, — сказал он.
— Зачем?
— А ты хочешь, чтобы тебя кто-нибудь там уделал?
Я шагнул внутрь камеры, и охранник закрыл меня. Мотли остался стоять у дверей, голова его, похожая на пушечное ядро, покрылась капельками пота из-за жары.
— О чем ты там размышляешь? — спросил я.
— Мне пришлось побывать в твоей шкуре. Думаю, они тебе так вставят, что от тебя ничего не останется, кроме собственных яиц. Это нормально, но через какое-то время они уменьшатся до детских размеров.
— Слушай, не грузи меня.
— Ну кто тебя просил это делать? Мы никогда особо не ладили. Но я тебе расскажу одну историю, Робишо. Все думают, что я бросил тех семерых ребят подыхать в лифте, чтобы спасти собственную задницу. Да, я выскочил, но не потому, что испугался. У меня не было ключа от наручников. Не было этого проклятого ключа. Я вылез через шахту, чтобы найти у кого-нибудь отмычку. И когда мы рычагом отомкнули дверь, там внутри оказалось семь копченых устриц. Веришь ты мне или нет, но с таким багажом очень тяжело жить.
— Почему ты никому не рассказывал об этом?
— А ты знаешь, почему у меня не было ключа? В то утро Хулио Сегура прислал мне одну девочку на халяву, и она меня прокатила. Ключ был у меня в бумажнике.
— Главное, что ты пытался вытащить их, Мотли.
— Да, расскажи это всем в суде и в отделении. Пёрселу расскажи. У него всегда найдется что сказать черному человеку.
— А чем он сейчас занимается?
— Я тем парням из внутренних дел больше не симпатизирую, в отличие от тебя. По-моему, Пёрсел работает в их области. Я на других полицейских не капаю, даже на расистов, поэтому у меня насчет Пёрсела ноль комментариев.
— Он не расист.
— Проснись, Робишо. Тебя что, нужно носом ткнуть? Он все время держит стойку. Перестань строить из себя сиротку Энни.
— Ты решил заставить людей полюбить тебя?
— Понимай как хочешь. Я надеялся, ты избавился от этой дряни. Но, похоже, ты неисправим.
— Ты просто глоток свежего воздуха, старик.
— Они подведут тебя под обвинение. Я бы на твоем месте уехал из города. Думаю, у них есть планы убрать тебя.
Прислонившись щекой к решетке, я молча посмотрел на него. От страха кровь пульсировала в горле.
— Они обвинят тебя в ношении оружия, которое ты утаил, — сказал он, взглянув на меня в ответ умными, темно карими глазами.
Утро выдалось хуже некуда. Меня повели на процесс в наручниках с цепью, которая соединяла меня еще с четырьмя выпивохами, уличным торговцем, сумасшедшим эксгибиционистом и черным парнишкой, который убил служителя на бензоколонке за шестьдесят пять долларов. Судья Флауэрс относился к тем, кого мы на встречах общества анонимных алкоголиков называли белоножкой. Он сам когда-то страдал тягой к выпивке, но, избавившись от нее, держался только потому, что перекладывал свои острые внутренние мучения на жизнь других, особенно тех, кто, стоя перед ним, дышал ему в лицо перегаром. Он определил штраф за утаивание оружия в десять тысяч долларов.
У меня и тысячи не набралось бы, чтобы заплатить предварительный десятипроцентный взнос. Я сидел на скамье за решеткой, не отрывая глаз от грязных ругательств, которыми была исцарапана вся противоположная стена зала. Это было худшее утро в моей жизни, за исключением, быть может, того дня, когда моя жена ушла к нефтянику из Хьюстона. Накануне мы были на вечеринке, устроенной на лужайке у озера, он там тоже был и даже представить не мог, какое продолжение получит эта встреча. Он задевал ее плечом, сидя за столиком, поглаживал ей руку, добродушно улыбался мне, оборачивая ко мне грубоватое, но приятное лицо, как будто говоря, что нас обоих забавляет прекрасное понимание ситуации. А потом у меня как будто что-то произошло с глазами, я почувствовал, как все вокруг окрашивается одним цветом, стакан почему-то оказался наполнен красной водой, затем раздался женский крик, и чьи-то крепкие руки унесли меня с лужайки, отдаляя от его ошеломленного, искаженного ужасом лица.
Утром я нашел ее записку, которая лежала на столе под большим зонтиком, где мы обычно завтракали, пока солнце поднималось над озером Понтшартрен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84