Дело серьезней, чем ты думаешь, старик.Лобанову нестерпимо захотелось расспросить подробности. Выходит, Коршунову известно что-то такое, чего не знает он сам? Но пришлось проститься: у комиссара уже начиналось совещание.«Итак, начинаем новое .цело, – думал Лобанов, шагая по коридору, – «снова вышли на тропу войны», – вдруг пришли ему на память слова из давно забытых, в детстве когда-то читанных книг.
Утром пошел дождь, первый дождь в этом году унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным: и низкое, серое небо, и придавленные им, тоже как будто посеревшие дома, и поникшие, голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, – раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. – Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.Но вот показался наконец седьмой корпус.Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.«Профессор», – решил Лобанов.В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:– Тута они все.Лобанов толкнул дверь.Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других – а врачей в комнате было человек шесть или семь, – подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.– Здравствуйте, Лобанов, – коротко произнес он.Она поднялась и с улыбкой протянула руку:– Здравствуйте. Волошина.Коротенький халатик, без единой складки облегавший ее стройную фигурку, детские ямочки на щеках и смущенный взгляд больших серых глаз показались Лобанову неуместными. «Как она только мужиков лечит?» – с неожиданным раздражением подумал он.– Так вы хотели бы поговорить с больным Семеновым?– С вашего разрешения.– Мы вчера договорились об этом с вашим товарищем, – снова улыбнулась Волошина. – И комнату приготовили. Пойдемте.Она торопливо сложила бумаги в старенькую папку с тесемочками и направилась к двери. «Просто девочка какая-то», – неодобрительно подумал Лобанов, следуя за ней.– Наталья Михайловна, вы скоро вернетесь? – окликнула ее одна из врачей. – Меня беспокоит вчерашняя кардиограмма Осипова. Вы обещали посмотреть.– Да, да, я сейчас.Она порывисто открыла дверь.Теперь они шли рядом по коридору, и Лобанов казался себе страшно неуклюжим рядом с этой легкой, Маленькой женщиной в белом халате, с перепутанными светлыми волосами. Ему все время казалось, что она сейчас убежит от него, спрячется или, подняв голову, лукаво улыбнется, и он не будет знать, что тогда делать.С Волошиной все время здоровались – то больные, то санитарки, то сестры, и она отвечала приветливо, но всем по-разному. И Лобанов старался угадать ее отношение к каждому. Но он успевал только подумать: «Любит… не любит… любит…». И, неожиданно смутившись, бросил это занятие. С каждой минутой молодая женщина нравилась ему все больше. «Храмов, в общем, прав, она симпатичная», – сдержанно, почти строго сказал он себе. И все же чувствовал себя Саша как-то непривычно скованно рядом с ней и, сердясь на это, с напускной беспечностью спросил:– Ну и как, успели вы вчера за сыном?Волошина подняла голову, откинув рукой прядку волос со лба, и улыбнулась.– Представьте, опоздала. Тяжелый больной поступил.– Получили выговор?– Еще какой! Вовка у меня очень строгий. Когда я прибежала, он уже сидел одетый, в пальто; шапке; и говорит мне: «Тебя удовлетворяет такая ситуация? Лучше бы Валя за мной пришла».Оба рассмеялись, а Лобанов спросил:– Это старшая сестренка?– Нет. Валя на нашей площадке живет. Большая девочка. Но с Вовкой очень дружит.– Скажите, – вдруг спросил Лобанов. – Почему Семенов сначала поступил в другую палату, а потом его перевели к вам?Они уже стояли около какой-то двери, и Волршина нажала ручку, чтобы войти.– Почему? – Она подняла голову, привычно откинув светлую прядку со лба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97