В половине двенадцатого Фло наконец написала мне, что я могу идти в зал закрытых заседаний, потому что совещание кончается.
Когда я подошел к залу, оттуда еще выходили начальники. Некоторых я узнал: Джим Колвин, главный инженер; Том Лундгрен; Джим Сперлинг, глава отдела кадров. За ними появились какие-то две женщины внушительного вида. Все выглядели не очень довольными. Вокруг Годдарда столпилось несколько человек, ростом явно выше его. Я как-то раньше не отдавал себя отчета, какой он кроха. Джок выглядел плоховато: покрасневшие глаза с темными кругами, мешки под глазами больше обычного. Камилетти тоже стоял рядом, и они как будто спорили. До меня доносились лишь обрывки фраз.
— ...нужно ускорить обмен веществ, — говорил Камилетти.
— ...всевозможные задержки, неповиновение, деморализация... — бормотал Годдард.
— Самый лучший способ справиться с неповиновением — топор палача, — сказал Камилетти.
— А я вот предпочитаю просто поговорить, — устало ответил Годдард. Остальные стояли вокруг и слушали.
— Как говорил Аль Капоне, можно добиться гораздо большего добрым словом и пистолетом, чем только добрым словом, — усмехнулся Камилетти.
— Сейчас ты, наверное, скажешь, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц.
— Вы всегда на шаг впереди меня!
Камилетти похлопал Годдарда по спине и ушел.
В это время я уже подключал ноутбук к встроенному в стол проектору. Потом нажал кнопку, чтобы опустить жалюзи. В полутемной комнате остались только мы с Годдардом.
— У нас что, дневной сеанс кино?
— Извините, просто слайды, — сказал я.
— Не уверен, что стоит выключать свет. Я могу быстро заснуть, — вздохнул Годдард. — Почти всю ночь не спал, думал. Я считаю, что это сокращение — моя, и только моя, вина.
— Это не так, — сказал я и внутренне поморщился. Кто я, черт возьми, такой, чтобы утешать генерального? — В любом случае, — быстро добавил я, — буду краток.
Я начал с классной анимашки «Маэстро»: кусочки микрокомпьютера слетались в середину кадра и аккуратно складывались вместе. Затем последовал человечек с вопросом над головой.
Я сказал:
— Опаснее игры на рынке потребительской электроники может быть только отказ в ней участвовать. — Теперь мы были в гоночной машине «Формулы-1», несущейся со скоростью света. — Потому что если вы не за рулем, вас могут переехать. — На экране возник слайд со словами: «„Трион“: хороший, плохой, злой».
— Адам!
Я обернулся:
— Сэр?
— Что это за ерунда, черт побери?!
У меня вспотела шея.
— Это такое вступление, — сказал я. Переборщил! — Сейчас будет основная часть.
— Ты говорил Фло, что будешь использовать этот, как бишь его, «Пауэр»... «Пауэрпойнт»?
— Нет...
Годдард встал и включил свет.
— Зря. Она бы тебе сказала, что я терпеть не могу это дерьмо.
У меня горело лицо.
— Простите, никто меня не предупредил.
— Господи, Адам, ты же умный парень, творческий человек с оригинальным мышлением. Неужели ты думаешь, я заставлю тебя тратить время и выбирать шрифт «Ариал»-18 или «Таймс нью роман»-24?! Ты не можешь просто сказать, что думаешь? Я не малое дитя. Меня не нужно кормить с ложечки этой чертовой манной кашкой.
— Извините... — начал я снова.
— Нет, это ты извини... Зря я так на тебя вызверился. Наверное, мало сахара в крови. Уже время обеда, и я очень проголодался.
— Могу сходить за бутербродами.
— У меня есть мысль получше, — сказал Годдард.
53
Оказалось, что Годдард водит идеально отреставрированный «бьюик роудмастер» с откидным верхом, красивой обтекаемой формы, цвета то ли сливок, то ли слоновой кости. Впереди у машины была хромированная решетка, похожая на крокодилью пасть, на покрышках сияла белая боковина, а салон оказался обит блестящей красной кожей, как в кино. На выезде из гаража Годдард опустил матерчатый верх.
— Ничего себе разгоняется! — удивился я, когда мы выехали на шоссе и он нажал на газ.
— Пять литров, восемь цилиндров, — сказал Годдард.
— Красавец!
— Я называю его «Кораблем Тесея».
— Ага, — кивнул я, словно понимая, о чем он.
— Видел бы ты, каким я его купил — груда железа! Жена сказала, что я совсем рехнулся. Лет пять я восстанавливал его по выходным и вечерам почти с нуля — то есть заменил все. Конечно, детали настоящие, однако от той, первой, машины вряд ли что-то осталось.
Я улыбнулся, откинулся назад. Обивка была мягкой, как сливочное масло, и пахла приятно, старой кожей. В лицо светило солнце, дул ветер. Я сидел в роскошном старом авто с генеральным директором компании, в которой шпионю, и не мог понять: радуюсь ли я или мучаюсь страшными угрызениями совести? Вероятно, и то и другое.
Годдард — не богатенький коллекционер, как Уайатт со своими самолетами, яхтами и «феррари» или Нора с «мустангом» и все годдардовские подражатели из «Триона», покупавшие тачки на аукционе. Он самый настоящий автолюбитель старого образца, который не боится испачкать руки машинным маслом.
Годдард спросил:
— Читал «Сравнительные жизнеописания» Плутарха?
— Я даже «Убить пересмешника» не осилил, — признался я.
— Так ты не понял, почему я называю этот автомобиль «Кораблем Тесея»?
— Нет, сэр.
— Что ж... Это парадокс, о котором часто спорили древние греки. Впервые упоминается у Плутарха. Тебе, наверное, знакомо имя Тесея, великого героя, который убил в лабиринте Минотавра?
— Конечно! — О лабиринте я что-то слышал.
— Афиняне решили сохранить корабль Тесея и сделали из него памятник. Со временем, конечно, он стал разрушаться, каждую сгнившую доску заменяли новой, и так далее, и так далее. Пока не заменили все. Тогда греки задали себе вопрос — нечто вроде философской головоломки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112