— Да будь все проклято, — шепотом сказала она. — Ежели ты уж снюхался с этим Траслоу, то, стало быть, опять затеваешь эти ужасные игры.
— Молли, — пытался я вставить слово, но раз уж она завелась, перебить ее было невозможно.
— Поваляйся с собаками — сам блохастым станешь. Тьфу, пропасть! Ты же обещал мне, что никогда больше не полезешь в это дерьмо.
— Да не собираюсь я лезть опять в то дерьмо, Мол, — защищался я.
Секунду-другую она молчала, а потом спросила:
— А ты говорил с ним насчет смерти отца, а?
— Нет, не говорил, — соврал я чуть-чуть, но мне не хотелось волновать ее и рассказывать, что сенат собирается проводить расследование факта присвоения ее отцом огромной суммы.
— Но что бы он ни хотел от тебя, ведь это имеет какое-то отношение к его смерти, так ведь?
— В известном смысле так.
В этот момент таксист вильнул, чтобы объехать колдобину, надавил на клаксон и помчался по левой полосе движения.
Некоторое время мы ехали молча. Затем, будто специально дождавшись драматического момента, она вдруг сказала ничего не выражающим тоном:
— Знаешь ли, я звонила судмедэксперту из графства Фэйрфакс.
Сначала я не понял:
— Фэйрфакс? Зачем?..
— А это там отца убили. Звонила насчет письменного заключения о вскрытии. Согласно закону, такое заключение выдается ближайшим родственникам по их требованию.
— Ну и что?
— Все бумаги опечатаны.
— Что это значит?
— Что они больше не выдаются. Их могут теперь посмотреть только окружной прокурор и генеральный прокурор штата Вирджиния.
— Почему? Потому что он... он... был... из ЦРУ?
— Нет. Потому что кто-то, замешанный в этом деле, решил, что мы узнали что-то. Узнали, что это было заказное убийство.
Остальной путь до дома мы сидели и молчали, а когда приехали, по-какой-то пустяковой причине опять поругались и отправились спать, дуясь друг на друга.
Может, покажется странным, но сейчас я вспоминаю тот вечер с грустной нежностью, ибо он был одним из последних вечеров, которые мы провели вместе, а через два дня все и завертелось.
8
В ту ночь, последнюю нормальную ночь в моей жизни, мне приснился сон.
Снился мне Париж, будто я там находился наяву (этот сон снился мне уже, наверное, тысячу раз).
Я как будто зашел в магазин готовой одежды на улице Фобур, обыкновенный магазин мужской одежды со многими крошечными светлыми примерочными вроде кроличьих клеток, и заблудился, переходя из клетушки в клетушку в поисках обусловленного места встречи с тайным агентом, пока наконец не попал в комнату для переодевания. Это и была та самая явка для встречи с агентом. Там на вешалке висел французский джемпер с пуговицами темно-синего цвета, который я и купил согласно полученным указаниям, найдя, как предполагалось, в кармане джемпера обрывок листка с зашифрованным сообщением.
Я долго провозился, расшифровывая и запоминая указания, и запаздывал ко времени, когда должен был позвонить, поэтому в бешенстве заметался по лабиринту клетушек в этом мерзком магазине, разыскивая телефон и найдя его наконец в подвале. Это был нескладный старинный французский аппарат желтовато-коричневого цвета, по необъяснимой причине почему-то не работавший. Я упорно набирал и набирал номер, и вот — слава тебе Господи! — наконец он заработал!
На том конце подняли трубку — оказалось, Лаура, моя жена.
Она просто рыдала, умоляя меня вернуться скорее домой, на улицу Жакоб. Случилось что-то ужасное. Меня охватил страх, я пустился бегом и через несколько секунд (это ведь было во сне, в конце концов) прибежал на свою улицу, оказавшись перед входом в наш дом и заранее зная, что там увижу. Тут начиналась самая жуткая сцена сна: думая о том, что мне не следует входить в дом — тогда, дескать, этого не произойдет, — под влиянием какого-то ужасного гипнотического воздействия я все-таки вошел туда. Я поплыл по воздуху, ощущая, как подкатывается тошнота.
Навстречу мне из дома вышел какой-то человек в толстой шерстяной охотничьей одежде, обутый в кроссовки «Найк». Американец, решил я, лет тридцати от роду. Хотя я видел его мельком, в основном со спины, все же заметил густые вьющиеся черные волосы и — эта деталь каждый раз отчетливо прокручивалась у меня в памяти — длинный розовый уродливый шрам вдоль его челюсти, от уха до подбородка. На шрам было жутко смотреть, но я его четко помню по сей день. Человек сильно прихрамывал, будто ходьба причиняла ему сильную боль.
Я не остановил этого человека — с чего бы я стал его останавливать? — а вместо этого, пока он шел восвояси, вошел в дом, где сильно пахло свежей кровью, запах становился все гуще, пока я поднимался по лестнице в свою квартиру, и наконец эта вонь стала просто невыносимой. Тут меня снова начало тошнить, а потом я оказался на лестничной клетке и увидел в луже крови два неуклюже лежащих трупа, а среди них — быть того не может, подумал я, — оказалась и Лаура.
Здесь я, как правило, просыпался.
* * *
Но наяву все произошло иначе. Мой сон, всегда один и тот же, был искаженным преломлением действительности.
Работая в Париже в качестве оперативного сотрудника ЦРУ, я отвечал за связи с некоторыми ценными, строго законспирированными агентами и руководил деятельностью одной небольшой группы. Там, в Париже, я достиг кое-каких успехов: так, мне удалось разоблачить советских военных разведчиков, проникших на один завод по производству турбин, расположенный в окрестностях Парижа. Для прикрытия я представлялся архитектором одной из американских компаний. Мои апартаменты на улице Жакоб были тесноватыми, но зато солнечными и находились в шестом округе, самом лучшем пригороде Парижа, как я считал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172