..»
Я еще быстрее погнал свою коляску, сосредоточиваясь как можно сильнее, изредка вглядываясь исподлобья в лица присутствующих, и, наклонив голову, вслушивался в их мысли. Они лились теперь широким потоком в каком-то калейдоскопическом вихре, бурно выплескивая эмоции, идеи и взгляды, отражая сверкающие грани самых сокровенных человеческих чувств, самых обыденных, простецких вожделений — злости, любви, подозрительности...
«...Перепрыгивать через меня, как это только можно...»
Катись еще быстрее!
«...Если из этого проклятого министерства юстиции...»
Быстрее!
Мои глаза так и рыскали по рядам публики, затем прошлись по помощникам сенаторов — все прекрасно одетые — потом по стенографисткам, сидящим перед подиумом из красного дерева за пишущими машинками, отрешенно склонив головы и, не замечая ничего вокруг, исступленно печатая что-то.
Нет.
«...Пропусти что-нибудь, и вся запись пойдет насмарку...»
По залу прошелестел какой-то ропот. Глянув вперед, я заметил, что фронтальная дверь вдруг с треском распахнулась.
Быстрее!
«...На званом обеде у Кея Грэма, когда вице-президент попросил меня...»
В отчаянии я вертел головой туда-сюда. Где же сидит стрелок? Нигде нет ни малейших признаков его присутствия, никаких, а Хэл вот-вот появится, и тогда все будет кончено!
«...Ну и ножки у той красотки, как же раздобыть ее телефон, может, попросить Мирну позвонить от себя, но тогда не станет ли она...»
И тут меня как обухом ударило. Да я же как-то проморгал самое вероятное место для стрелка! Мгновенно я обернулся на подиум, перед которым сидели стенографисты, и сразу же заметил одну странность, отчего у меня даже задеревенели мускулы живота.
Три стенографиста. Двое, обе женщины, исступленно печатали, из кареток печатных машинок непрерывным потоком так и вылетали стандартные листы бумаги и мягко ложились на приемные поддоны.
Но третий стенографист, похоже, бездельничал. Это был молодой черноволосый человек — он больше поглядывал на дверь. Странно как-то, что он ничего не делает, а только озирается по сторонам, в то время как его коллеги вкалывают, не поднимая головы. До чего же хитро додумались убийцы: подсадить профессионального стрелка к стенографистам, с этого места стрелять — лучше не придумать. Как же я, черт побери, раньше-то не допер до этого? Я с бешеной силой закрутил колеса кресла и быстро покатил к нему, изучая его профиль, а он сидел и тупо глядел на публику и...
...и тут я услышал нечто совсем необычное.
Голос исходил вовсе не от стенографиста — он находился пока еще на довольно приличном расстоянии от меня, и услышать ход его мыслей я никак не мог. Но вот он, голос, опять явственно слышен откуда-то слева и немного спереди.
Вроде даже и не слово, а только короткий его выброс, сперва похоже скорее на какой-то бессмысленный звук, но вот наконец-то до меня дошло: да это же по-немецки число «двенадцать»...
Опять из-за плеча донеслось слово — теперь «одиннадцать». Кто-то считал на немецком языке.
Я развернулся и погнал кресло назад, от ряда с сенаторами ближе к публике. Вроде кто-то быстро шагает ко мне — я даже вижу его фигуру уголком глаза. И голос, зовущий меня: «Сэр! Сэр!»
«Десять...»
Ко мне спешил охранник, жестами показывая, чтобы я укатывал из зала. Да, охранник. Высокий, коротко подстриженный, одетый в серую форму, с портативным радиопереговорным устройством.
Ну, где же тот, кто считает по-немецки, черт возьми? Где же? Я так и рыскал глазами по ряду впереди, высматривая вероятного стрелка, и, мельком заметив до боли знакомое лицо, вероятно, какого-то старинного приятеля, продолжал шарить глазами и...
...и услышал опять по-немецки: «Восемь секунд до выстрела».
И вот опять мелькнуло перед глазами знакомое лицо, и тут я вспомнил: да это же Майлс Престон! До него всего фута три-четыре. Да, сомнений нет, это он, мой старый собутыльник, иностранный корреспондент, с которым я подружился в Восточной Германии, в Лейпциге, несколько лет назад.
Майлс Престон?
А зачем он здесь? Если он намерен писать о слушаниях, то почему он сидит не на балконе для прессы? Почему он околачивается здесь?
Нет, не может быть.
Балкон для прессы слишком далеко отсюда.
Иностранный корреспондент, с которым я подружился... Нет, это он подружился со мной.
Он сам подошел тогда ко мне, когда я сидел в одиночестве в баре. Первым представился. А потом, когда я служил в Париже, тоже вертелся там — неспроста ведь.
Да его же приставили ко мне, новому завербованному «кадру» ЦРУ! Классическое использование объекта «втемную». Его задача заключалась в том, чтобы подружиться со мной и исподволь выведывать мои интересы, мои мысли...
Иностранный журналист — прикрытие, прямо скажем, идеальное.
Охранник чуть ли уже не бежал ко мне с решительным видом.
Майлс Престон — он многое знал про Германию.
Майлс Престон — он же ведь вроде не был немецким гражданином. Все ясно — он был, он должен был быть сотрудником штази, германским агентом, а теперь шпионом «на вольных хлебах». Да он же и думает на немецком языке!
«В обойме двенадцать патронов», — промелькнула у него мысль.
Наши глаза встретились.
«Шесть секунд».
Да, я опознал Майлса, а он узнал меня, я был просто уверен в этом. Несмотря на грим, несмотря на седые волосы и бороду, очки. Глаза-то ведь мои, и их особое выражение, когда я узнал его, — вот что меня выдало.
Он посмотрел на меня как-то холодно, почти безразлично — глаза у него слегка прищурены в напряжении. Затем отвернулся и со свирепым выражением уставился на самый центр зала. На дверь, которая сейчас со стуком распахнулась.
Да, это, без сомнений, он — стрелок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172