Предупредив Эйслера, я подвинулся к нему поближе, так что дуло пистолета теперь оказалось всего в дюйме или паре дюймов от его лба.
Теперь мне не надо было особо напрягаться и сосредоточиваться — мысли его так и рвались наружу, и я мог легко читать их: безудержно лился целый поток мыслей, правда, большинство по-немецки, но изредка проскакивали и английские фразы и слова, когда он готовился говорить вслух по-английски предложения, возражения или выражать протест и негодование.
— Как видите, мы находимся в безвыходном положении, — предупредил я.
По выражению моего лица и тону он понял, что, несмотря на мое отчаянное положение, я сохранял присутствие духа и, не колеблясь, пустил бы ему пулю прямо в лоб.
— Если вы дошли уж до точки, что готовы прикончить меня, — произнес Эйслер с поразительным хладнокровием, — то не добьетесь ничего хотя бы потому, что не уйдете из этого кабинета. Выстрелы услышит не только секретарша, но и чувствительные элементы, установленные здесь и реагирующие на резкие движения и звук.
Он говорил неправду — я это сразу усек. И он, понятное дело, боялся: такое с ним прежде никогда не случалось.
— Даже если предположить, — продолжал он, — что я выложу вам нужные сведения, которых у меня и в помине нет, все равно вы никак не выберетесь из банка — это уж как пить дать.
Вот здесь он, похоже, говорил правду — я это здорово почувствовал, хотя для того, чтобы понять логику его рассуждений, обладать особо острым восприятием было совсем не обязательно.
— Но я готов положить конец этому безрассудству, — продолжал Эйслер. — Если вы положите пистолет и немедленно уберетесь прочь, шума я поднимать не буду. Я понимаю, что вы находитесь в отчаянном положении. Но угрозами от меня все равно ничего не добьетесь.
— Но мы вам вовсе не угрожаем, — возразил я. — Нам нужны всего лишь сведения о вкладе, который по банковскому законодательству и Америки, и Швейцарии принадлежит моей супруге.
Со лба Эйслера покатились две струйки пота, прорезав глубокие линии. Решимость его заметно отступала, и вновь я услышал поток его мыслей, некоторые из них были сердитые, другие — жалобные. Он явно колебался в душе.
— А что, кто-нибудь забирал золото из этого хранилища? — спокойно спросил я.
«Никто, — отчетливо услышал я его мысль. — Никто».
Он закрыл глаза, как бы приготовившись к выстрелу, который оборвет его жизнь. Теперь пот катился с него градом.
— Не могу сказать, — прошептал он.
Значит, никто золота отсюда не забирал. Но все же...
И тут мне вдруг пришла в голову другая мысль: «А что, если другая половина золота сюда вовсе и не вкладывалась, а стало быть, никуда отсюда и не переводилась?»
Я все время держал пистолет в руке, а тут стал медленно приближать его к голове Эйслера, пока ствол не коснулся виска, и слегка прижал его. Пистолет даже немного спружинил, образовав вокруг ствола заметные белые круги на виске.
— Не надо, пожалуйста, — прошептал он. Так тихо, что я едва расслышал его просьбу.
Теперь его мысли заторопились и лихорадочно заскакали, я ничего не смог уловить в их хаосе.
— Отвечайте, — настаивал я, — и мы вас оставим в покое.
Он проглотил слюну, закрыл глаза и, опять открыв их, прошептал:
— Десять миллиардов долларов золотом в слитках. Наш банк получил это золото целиком.
— Ну и куда же его распределили?
— Половину поместили в хранилище. Вы сами видели это золото.
— А остальное?
Он опять сделал судорожный глоток.
— Остальное продано. Мы оказывали содействие при его продаже на рынке золота через брокеров, с которыми сотрудничаем на конфиденциальной основе. Оно было расплавлено, а затем переделано.
— А какова его стоимость?
— Да, наверное, пять... или шесть...
— Миллиардов?
— Да.
— Оно было обменено на ликвидные средства? Продано за наличные?
— Был телеграфный перевод.
— Куда же?
Опять он закрыл глаза, мускулы на его лице напряглись, будто он молился.
— Не могу сказать.
— Куда?
— Не вправе сказать.
— Деньги переведены в Париж?
— Нет, пожалуйста, не могу...
— Куда отправлен телеграфный перевод?
«Германия... Германия... Мюнхен...»
— Деньги перечислены в Мюнхен?
— Можете убить меня, — снова шепнул он, закрыв глаза. — Я готов к смерти.
Решимость его удивила меня. Какая одержимость охватила его? Что толкнуло на такую безрассудную решимость? Может, он думает, что я беру его на «пушку»? Но в таком случае ему нужно дать понять, что меня вокруг пальца не проведешь. Да и какой здравомыслящий человек вообразит, что я блефую, что мой пистолет даже не заряжен, когда я стою вот тут рядом и приставил оружие к его виску? Нет, он скорее предпочел бы быть убитым, чем нарушить традицию конфиденциальности швейцарских банков!
Затем послышался слабый звук журчащей воды, и я увидел, что он обмочился. На брюках между ног у него появилось большое мокрое пятно. Испуг его был неподдельным. Глаза закрылись, он сам весь как бы захолодел, парализованный страхом.
Но я не отставал от него, просто не мог этого сделать. Прижав поплотнее пистолет к его виску, я медленно и настойчиво повторял:
— Нам нужно только имя. Скажите, куда переведены деньги. Кому. Назовите имя.
Все тело Эйслера сотрясала дрожь. Глаза он не открывал, губы плотно сжал и скривил, мускулы напряг. Пот ручьем катился по его лицу, подбородку и шее. Даже лацканы серого пиджака на нем и галстук потемнели от пота.
— Я же сказал, нам нужно только имя.
Молли молча сидела и смотрела на меня, на глазах ее навернулись слезы, время от времени она морщилась, как от боли. Она с трудом переносила разыгравшуюся сцену. «Крепись, Мол, — хотелось мне сказать ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172