Страна сидит на голодном пайке, всего не хватает». Сталин раздраженно сказал: «Дитя не плачет — мать не разумеет, что ему нужно. Просите все, что угодно. Отказа не будет» {15}.
А нужно было много. Еще в 1943-м Курчатов и Первухин доложили правительству о необходимости срочно организовать геологическую разведку и добычу урана в большом количестве. Было принято решение о поиске в стране новых его месторождений. Дело это поручалось Наркомату цветной металлургии.
Было подсчитано, что для работы первого небольшого экспериментального реактора потребуется 45 тонн чистого урана и около 500 тонн чистейшего графита. Такого количества материалов в готовом виде не было. Предстояло налаживать их производство. И не только получать необходимый металлический уран из руды, но и разработать технологию очистки его от примесей, контроля чистоты урана и графита на особом, невиданном до того уровне.
При этом урана требовалось гораздо больше, чем добывалось его в отдельных, еще довоенных, допотопных рудниках. И тут великую службу сослужили фундаментальные идеи В. И. Вернадского о роли радиоактивности в развитии планетной системы, в том числе Земли, о геологии урана. Этой стороной проекта занимались сам В. И. Вернадский, его ученики академики А. П. Виноградов и В. Г. Хлопин, директор радиевого института. Вскоре они и А. А. Бочвар получили металлургический уран из руды. И эта технология тоже была освоена производством.
Надо еще было иметь сверхчистый графит — в тысячу раз чище, чем в СССР его тогда имели. Не было даже методов измерения такой степени чистоты. Их разработали тогда же.
Трудно разворачивались эти работы. Найденный уран залегал в труднодоступных горных районах — практически никаких подъездов и дорог. С гор по тропам спускались вереницы ишаков с огромными сумками через спины наперевес, а в них добытая урановая руда. Пригодна ли она для дела — никто не знал. И тем не менее задача добычи урана в необходимых количествах, а затем и разработки технологии получения как чистого урана, так и сверхчистого графита была решена менее чем за год.
Решающим для Курчатова и лаборатории стал 1946 год — время осуществления цепной ядерной реакции на уран-графитовом экспериментальном реакторе, который начали возводить на территории лаборатории еще весной. Строительство реактора Курчатов как главный экспериментатор в физических исследованиях возглавлял сам.
Курчатов, экспериментируя, делает далеко идущие прогнозы, дает задания на проектирование объектов атомной промышленности, организует подготовку кадров, способствует строительству новых центров и городов. Сотни физиков и химиков, металловедов и металлургов, геологов и технологов работают, не считаясь с затратами времени и сил, без элементарных удобств, оторванные от дома и даже не имеющие права сообщить близким, где именно они и что делают. Работы идут широким фронтом одновременно по многим направлениям, с огромным риском, когда, например, после эксперимента с микроскопическим количеством плутония принимается порой решение и разворачивается промышленная технология с миллиардными затратами. Темпы и напряженность всех работ — на пределе человеческих возможностей. Соратники Курчатова вспоминают: «Это была работа без выходных дней, с короткими перерывами, отведенными для сна. Бывали случаи, когда при обсуждении кто-нибудь засыпал за столом, тогда остальные переходили в другую комнату, чтобы дать отдохнуть товарищу…»
По мере получения материалов для первого реактора на территории Лаборатории № 2 в армейской палатке, не дожидаясь окончания постройки здания, собирали уран-графитовые призмы, на которых проводили эксперименты, искали оптимальные параметры реактора. А в уже построенном здании было положено пять, одна за другой, кладок реактора. Эти работы, а затем и пуск первого реактора Курчатов как ведущий физик-экспериментатор вел сам, а остальные — теоретики, физики, инженеры и рабочие — помогали ему. И однажды во время очередной уран-графитовой кладки один из рабочих спросил Курчатова: зачем ему, руководителю огромного государственного проекта, браться за эту черную работу? Игорь Васильевич на это ответил: «Всякую черную работу надо делать тщательно, ибо от того, как она сделана, зависит успех общего дела» {16}.
И вот 25 декабря 1946 года в 18 часов по московскому времени цепная ядерная реакция в нашей стране стала явью.
Это долгожданное событие происходит тихо, без шума, если не считать дружного «ура!» в подземелье. Первый в СССР реактор работает.
В предновогоднюю ночь Курчатов собирает участников этого великого дела у себя в «хижине» — доме, построенном по его желанию прямо «на работе». Сразу три радостных события: завершение важнейшего этапа работы, новый, 1947 год и новоселье.
Он не знал еще, конечно, что в 1971 году, через 25 лет после пуска первого экспериментального реактора Ф-1, на здании «Монтажных мастерских», где он был собран, установят мемориальную доску, увековечившую великое достижение советских ученых.
Одновременно с сооружением первого реактора в Москве велось проектирование и строительство промышленного реактора. Это тоже изнурительная работа, бессонные ночи, крайнее нервное напряжение. Особо трудным выдалось лето 1948 года, когда «все работали как черти». Курчатов спал два часа в сутки: с двух до четырех. В таком бешеном темпе шла работа ученых. Но не только их. В те годы создавался первый советский испытательный полигон для опробования «изделий». Первоначально, летом 1946-го, планировалось изготовить бомбы двух типов: плутониевую и урановую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158