Словарь захлопывается у него в руках. Он уходит в свою комнату. Вскоре снова прокрадывается к книжному шкафу, берет словарь и роется в нем. Я вскакиваю с места.
- Что еще?
- "Вволю"... - бормочет он.
- "Вволю?" - в каком смысле?
- "В" перед "в", раздельно или нет...
Снова меня охватывает непонятное раздражение. Тем более, что я вдруг сам ловлю себя на том, что забыл, как пишется "вволю". Я вырываю из его рук словарь и лихорадочно роюсь в нем...
Тем временем начинает осуществляться план моего бегства. Время от времени кто-нибудь являетс посмотреть дом, предназначенный к продаже. Я вожу "клиентов" из комнаты в комнату, показываю каждый угол, спускаюсь с ними в подвал, обхожу двор, демонстрирую сад и заканчиваю экскурсию на балконе. Тихим голосом перечисляю достоинства дома, в котором прожил три десятка лет. Наконец, хладнокровно называю цену. Когда мы расстаемся, я записываю их координаты и диктую по буквам свою фамилию. Они с полным безразличием ее записывают. Даже легкой тени воспоминания не пробегает по их лицам. Они что же, никогда не читали стихов?
Стало быть, предстоит покинуть эти края в полной безвестности.
Наихудшее впечатление на "клиентов" производит сад, заросший сорняками, весь в лужах. Сад первобытных времен, когда земля была безвидна и пуста. Мой сын не притрагивается к граблям. Так что мне приходится самому ежедневно выпалывать вконец обнаглевшие сорняки и засыпать маленькие лужицы.
В моей конторе скромное торжество в мою честь - проводы на пенсию. Все служащие собрались за час до конца работы. Разобрали пирожные и чокнулись стаканчиками с вином. Долго произносили хвалебные речи в мой адрес. Были даже и прослезившиеся. Никто не упоминал о моих стихах, словно не желая причинять мне боль. Под конец вручили подарок - картину, написанную маслом, изображающую бурное море.
Я начинаю паковать чемоданы. Самые тяжелые раздумья охватывают меня возле книжного шкафа. Что взять с собой, а что оставить? Я бомбардирую зятьев отчаянными письмами с вопросом о судьбе моего сына. Звоню им по телефону, подгоняю, призываю сделать что-нибудь. Наконец они назначают мне встречу в центре города, в маленьком кафе. Они кладут на столик передо мной свой план. Они долго наводили справки и, в результате, отыскали старика - владельца переплетной мастерской на окраине Иерусалима; он и его жена согласились взять паренька подмастерьем. Его обеспечат пищей и ночлегом. У них самих был такой ребенок, он умер. Одно обязательное условие: если паренек заболеет, его надо будет непременно от них забрать. Всякие там припадки... Они решительно заявили: с больным они возиться не будут.
Поэтому зятья провели дополнительные поиски и нашли одинокую старушку, живущую неподалеку от переплетчика, готовую взять парня в случае болезни, за определенную плату, разумеется... Вот и все. Я должен подписаться под обоими договорами.
И они извлекают бумаги.
Я немедленно подписываю. Но червь сомнения гложет меня: "Что касается припадков и болезней, хлопоты были излишние. Ведь он не из таких... Он пограничный случай... Я ведь говорил это уже тысячи тысяч раз... Но вы не хотите понять... Ладно, оставим это..."
Зятья оставляют мне один экземпляр, остальные забирают себе. Допивают кофе и мило улыбаются: "Ну вот, а ты думал, что мы о тебе не заботимся..."
Назавтра я снова подписываю бумаги, на сей раз акт передачи дома покупателю, который, наконец-то, отыскался. В общем, я получил вполне приличную сумму, и это только за землю - сам дом пойдет на слом.
Мебель была продана сразу целиком. Под вечер, в сумерках, явились три грузчика и принялись освобождать дом от вещей. Они вывезли все, кроме двух матрацев. Даже письменный стол вытащили у него из-под носа, в самый разгар творческого процесса. Он взбесился. Он сгреб в охапку все свои бумаги и носился по дому с этой кипой в руках. Один лист вылетел у него из рук, грузчик начал преспокойно оборачивать им полку; он вдруг заметил это и навалился на грузчика всею тяжестью своего тела. Хотел выбить ему зубы.
Я уже обратил внимание, что вечером, в сумерки, он подвержен буйным приступам.
Банкнотами полон мой ящик. Я продал все за бесценок, вернее, за четверть цены, но все же денег у меня теперь целая куча. Я стараюсь продать все; то, что продать не удается, раздариваю. Я заставил своих друзей унести все книги. Будь мой сын чуть менее занят творчеством, он бы продал своим старьевщикам все, что я выбрасываю на помойку.
На днях мы даже забрались в подвал и извлекли из его недр старое тряпье, метлы, груды книг, мои и чужые рукописи - никому не нужный хлам, призраки вещей, обломки, намеки. В течение трех дней над входом в подвал клубилось тяжелое облако пыли.
Я сказал приятелям в кафе: "Вот так освобождается человек".
Я регулярно посещаю маленький порт нашего огромного города, поддерживаю в себе тягу к дальним странствиям. Закутавшись в мешковатое пальто, с зонтиком в руках брожу меж портальных кранов, вдыхаю запах соли и ржавчины, пытаюсь завязать беседу с матросами. Я так и не решил, куда поеду. Сперва думал - в Западную Европу, потом стал размышлять об островах в Эгейском море. Я уже вступил в переговоры с турецким капитаном на предмет проливов Мраморного моря, но затем, неожиданно, приобрел по дешевке билет на корабль, отплывающий на Кипр. Я поднялся на палубу корабля и постучал тростью в дверь отведенной мне каюты.
Это плавание будет чем-то вроде пролога. Потом отправимся дальше, в более далекие странствия.
Все это время сын продолжает писать, стоя в позе молящегося. Бумаги разбросаны по подоконнику, заменяющему ему письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14