Нуда вам торопиться? Говорят, война скоро кончится, так что теперь уж вряд ли он снова попадет на фронт. Значит, и спешить со свадьбой незачем – если, конечно, ты мне сказала всю правду.
– Какая же ты все-таки зануда! – сердито бросила Элинор.
– А ты твердолобая дура, напичканная романтикой, – отпарировала Шушу. – Ты ничего не знаешь о его семье. Чем Билли собирается заниматься после войны? На что вы будете жить? А если он окажется бездельником или негодяем? А если он просто решил использовать тебя?
– Использовать? – переспросила с негодованием Элинор. – Как это? Зачем? А потом, у меня ведь ничего нет.
– Ну, не знаю, – буркнула Шушу. – Просто я думаю, что он из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. А ты, если уж считаешь, что дело верное, подождала бы, пока познакомишься с его семьей.
– Я уже достаточно навидалась смерти и страданий, да и он тоже. С нас хватит. Теперь я хочу видеть жизнь – и жить. Именно это он мне и предлагает.
Восемнадцатилетняя Элинор и ее двадцатипятилетний жених обвенчались в небольшой полуразрушенной церкви милях в пяти от ла-шапельского госпиталя. Венчал их французский кюре. Элинор надела свою лучшую кофточку из кремового шелка и шерстяную, цвета красного вина юбку, одолженную у одной из сестер. Свидетелями при венчании были бывший штурман Билли, Джо Грант, и Шушу, облачившаяся по случаю торжества в розовую блузку, но не посчитавшая нужным придать своему лицу менее недоверчивое выражение.
Новобрачные получили официальный трехдневный отпуск, который провели в маленькой ла-шапельской гостинице. После свадебного ужина, состоявшего из вина, тушеной крольчатины и пирога с черной смородиной (настоящего пира, обошедшегося Билли в немалое количество сигарет), они поднялись в свой номер.
В комнате, оклеенной обоями в крупных хризантемах, напечатанных бронзовой красной, почти не было мебели; в мерцающем свете свечи Элинор разглядела лишь большую кровать, покрытую периной. Смущенная и немного испуганная, она отвела взгляд и осталась стоять посреди комнаты. Напряжение мешало ей говорить.
Билли улыбнулся своей молодой жене, откупорил вторую бутылку вина и начал расстегивать свой китель.
Запах мускуса, исходивший от Билли, и голубовато-зеленое пламя его глаз снова загипнотизировали Элинор. Она не сопротивлялась, когда Билли поднял ее на руки, донес до кровати и опустил на покрывавшее ее стеганое одеяло. Подняв юбку, он неторопливо снял с Элинор туфли, затем голубые атласные подвязки и, наконец, шелковые чулки, стянув их, словно кожу, с ее белых ног.
После этого он принялся целовать ее босые ступни, щекоча языком между пальцами, потом ноги, потом колени, поднимаясь все выше и выше.
Элинор лежала напрягшись, скованная смущением и неловкостью.
Билли распустил завязки ее панталон и начал потихоньку стягивать их, пока не обнажил белый живот Элинор, опушенный снизу треугольником светлых волос.
Задранная выше талии скомканная юбка не давала Элинор видеть собственную наготу, но она ощущала ее, и ей казалось, что все ее тело заливает краска жгучего стыда. Она крепко сжала веки. Билли действовал не спеша, но все-таки все происходило слишком уж быстро.
Осторожно, ласкающими движениями, Билли расстегнул на ней блузку, затем пояс и, наконец, снял юбку, затем нижнюю юбку и рубашку. Когда она оказалась совсем раздетой, он, не прикасаясь к ее груди, слегка ущипнул самые кончики сосков – ровно настолько, чтобы возбудить ее.
Элинор по-прежнему не открывала глаз, иначе она увидела бы, как Билли стремительно, словно восьмирукий индийский бог, раздевается, бросая одежду прямо на пол.
При этом Билли смотрел как зачарованный на Элинор, озаренную золотистым пламенем свечи, скользя взглядом по крепким грудям с темными сосками, стройной талии, животу, округлым бедрам.
В полутемной, освещенной лишь одной свечой комнате стояла абсолютная тишина. Даже дыхания не было слышно, потому что Элинор от напряжения почти перестала дышать.
Почувствовав это, Билли тихонько рассмеялся и прошептал:
– Ты прекрасная женщина, созданная для любви. Я постараюсь, чтобы ты поняла это и насладилась этим – прежде, чем кончится ночь.
Он снова стал неторопливо ласкать ее, не закрывая глаз, чтобы следить за ее реакцией: ему до мелочей были известны все тайны женской чувственности.
Элинор вжалась в постель, а мозг ее словно бы отгородился от того, что происходило с ее телом.
Покалывая живот Элинор усиками, Билли пощекотал языком ее пупок и стал медленно продвигаться выше, пока она не почувствовала на своих губах его дыхание, смешанное с запахом ее собственного тела, – и это показалось ей особенно неприличным.
Губы Билли, легко касаясь, скользили по губам Элинор, по ее векам, щекам, ушам, подбородку и снова по губам; он ласкал языком ее шею, грудь, опускаясь все ниже. Так, дюйм за дюймом, его руки и губы изучали тело Элинор, не оставляя неоткрытой ни одной из его тайн. Постепенно, не давая себе воли и во всем следуя за Элинор, Билли вводил ее в новый, захватывающий, но пугающий мир.
Она чувствовала, как его пальцы мягко прикасаются к ее телу, исследуя все его самые скрытые, самые интимные изгибы. Наконец, его рука проникла между ее бедер; под золотистым треугольником волос его указательный палец отыскал нежную, крошечную, не больше горошины, выпуклость и начал несильно, но ритмично нажимать на нее.
Элинор медленно расслаблялась. Ее тело не могло более сопротивляться: оно словно таяло под рунами Билли, словно стало жить какой-то своей, независимой от мозга и не контролируемой им жизнью. Оно изогнулось как лук, и Элинор почувствовала, что душа ее уносится в головокружительную высь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103