Значит, этому человеку тоже были не чужды человеческие чувства, несмотря на то, что жизнь сделала его жестоким и беспощадным.Быть может, он страдал от унижений, которым подвергалось имя Лэнгдонов, и будучи их посыльным, часто бывая на материке, был вынужден принимать больше насмешек, и пренебрежения, чем сами Лэнгдоны.В одном Джинни была уверена. Франц не любил никого и ничего, кроме Лэнгдонов и их острова. В этом была вся его жизнь.У Джинни вошло в привычку каждый день водить Варду погулять на внутренний дворик, чтобы ребенок мог получить глоток свежего воздуха и побыть на солнышке. К тому же, здесь можно было не следить за каждым своим словом. Вряд ли кто-нибудь в доме мог услышать, о чем они говорят, а подойти незамеченным во дворе было просто невозможно.До самого последнего времени Джинни старалась не заговаривать с Вардой о матери, чтобы не тревожить ребенка неприятными воспоминаниями об утрате, которые наверняка были еще очень свежи. Но вчерашний разговор с Полом вновь поставил мучительные вопросы, и Джинни теперь понимала, что на них необходимо в конце концов получить ответ, если она действительно хочет помочь племяннице.— Варда, — начала Джинни самым безразличным тоном, на который была способна. — А ведь ты никогда не рассказывала о своей маме. Ты ведь не забыла ее, правда?Варда настороженно посмотрела на Джинни, и fa подумала, уж не предупреждали ли Лэнгдоны малышку, чтобы она не смела говорить на эту тему. Но в этот момент девочка сказала:— Я ее помню. Она была очень красивая.— И очень добрая? — спросила Джинни.— Да, — Варда сказала это как-то неуверенно и вдруг быстро добавила:— Она была очень нервная.Джинни вспомнила душевное состояние сестры, как его описывал Доктор Моррис, и то, что рассказывал о Сьюзан Рэй. Нужно смотреть правде в глаза: Сьюзан, как мать, не состоялась, это было очевидно.— Ты, наверно, очень жалеешь, что ее теперь нет? — спросила Джинни. Варда, полностью поглощенная книжкой-раскраской, неопределенно кивнула. Так и не получив ответа, Джинни снова осторожно спросила:— А ты помнишь, как мамы не стало? Варда отрицательно покачала головой.— Я тогда уже спала.— Но, все равно, ты же должна что-то помнить, — настаивала Джинни. Она склонилась над девочкой и посмотрела на нее испытующим взглядом.Варда подняла глаза, и в них читалось удивление, смешанное с мольбой поверить ей. Словно ей уже не в первый раз задают этот вопрос.— Я не помню. Правда... Я тогда спала, а ко мне приходили и что-то смотрели и бабушка, и папа, и Мария. Бабушка меня все целовала, а я не могла проснуться. А когда я потом проснулась, они мне рассказали, что мамы больше нет...Девочка с трудом договорила последние слова и разразилась слезами.— Моя бедняжка! — воскликнула Джинни, порывисто обнимая плачущую девочку. — Зайка, прости меня, пожалуйста... Я вовсе не хотела тебя так расстроить. Прошу тебя, прости меня. Мы больше никогда-никогда не будем об этом вспоминать.Джинни с облегчением увидела, как природный оптимизм и жизнерадостность детской натуры быстро берет верх над печалью. Через минуту Варда совсем по-взрослому подмигнула Джинни и, ударив ладошкой по плечу, сказала:— Мама всегда говорила, что я еще совсем дитя.— Я вовсе не считаю, что ты дитя, — сказала Джинни. — Я бы сказала, что ты прекрасная молодая дама.— Я так рада, что ты к нам приехала, — сказала Варда, прижимаясь к плечу Джинни. — Я молилась даже, чтобы ты приехала и мне не было так одиноко.Теперь настала очередь Джинни сдерживать слезы.Первое, что резануло по глазам, когда Джинни вошла в свою комнату часом позже, было зеркало, разбитое вдребезги. Его повесил Рэй, и каждый день, приготовившись защищать свое право на кусочек уюта, Джинни ожидала, что кто-нибудь из членов семьи поднимет этот вопрос, но никто не говорил ни слова. И вот теперь зеркало было разбито на множество осколков, которые разбрасывали тысячи искр, преломляя солнечные лучи, падающие из окна на пол. Слишком рассерженная, чтобы чего-нибудь бояться, Джинни резко дернула за шнур, вызывая Марию.Когда минутой позже служанка вошла в комнату, Джинни спросила суровым тоном:— Что вы мне на это скажете?Мария смотрела то на осколки зеркала, то на хозяйку комнаты.— Ничего не понимаю... Похоже, вы разбили собственное зеркало, — вымолвила наконец женщина.— Я ничего не разбивала! — Джинни с трудом сдержалась, чтобы не закричать.На лице Марии было напитано явное удивление.— Но ведь оно разб... Осколки по всему полу.— Его разбил кто-то другой, кто заходил, в мою комнату, — отрезала Джинни. — Понимаете? Кто-то зашел в мою комнату, пока я была внизу во дворике, и намерений... — Джинни осеклась на полуслове, поймав себя на мысли, что без всякого на то права кричит на служанку. Одно из двух: или Мария действительно ничего не знает об этом, или, если что-то и знает, говорить не имеет права.— О, не обращайте внимания, — сказала она, взяв себя в руки. — Я прошу прощения, что так раскричалась. Все это нужно убрать. Где я могу взять метлу и совок?— Я сейчас все вам принесу, — ответила Мария, и в ее голосе чувствовались нотки облегчения, что допрос наконец закончился.Своей семенящей походкой она вышла из комнаты и через несколько минут вернулась со всем необходимым. Они вместе начали подбирать стекла с пола.Они сидели на корточках на полу, когда в комнату вошел Рэй.— Мне показалось, что здесь кто-то кричал, — сказал он. И тут его взгляд упал на осколки.— Эй, что здесь у вас приключилось? Что с зеркалом? — спросил Рэй, обращаясь к обеим женщинам одновременно.— Кто-то разбил его, — сказала Джинни, не отрывая глаз от пола, — и я решила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55