Куратор посмотрел сначала на обоих моряков, потом на Пана.
– Пан, здесь пахнет какой-то хитростью. Но предупреждаю вас, это все… прошу прощенья за вульгарность… мартышкин труд.
– Я собираюсь поступить к вам на работу, – сказал Пан. Это солиднее, чем быть телевизионным актером.
– Если с вами произойдет то же, что со всеми самцами шимпанзе, вступающими в пору зрелости, эту должность мы вам предоставить не сможем. Но если мы исполним ваше желание, совещание состоится?
– Я уважаю вашу прямоту, – сказал Пан. – В сущности, для человека вы всегда были неплохим малым. Бывало, приносили мне яблоки и игрушки, когда я был маленьким. Ну, тащите сюда ваших чванливых болванов.
Куратор вздохнул и взглянул на доктора Бедояна; тот пожал плечами.
Церемония началась.
Когда она окончилась, все оставили Пана, Гориллу и Счастливчика в обезьяннике и ушли. Куратор вышел последним; у него был очень невеселый вид, когда он, закрывая за собой дверь, оглянулся на Пана.
Пан остановился у клетки, в которой он появился на свет, и стал рассматривать новую бронзовую дощечку: “Здесь родился Пан Сатирус, первый шимпанзе, овладевший человеческой речью, и тринадцатый из своего вида, слетавший в космос”.
– Пан Сатирус, – сказал он и взглянул на другую табличку с надписью: “ШИМПАНЗЕ, Пан сатирус, обитает в Экваториальной Африке”. Тут же висело условное обозначение самки шимпанзе.
Пан взглянул на клетку. Самке было четыре года, она уже достигла брачного возраста. И была явно настроена похотливо.
– Ты был в море долго, очень долго, – мягко сказал Горилла.
– О, господи, – вырвалось у Пана. Он не привык сквернословить.
Обезьяна что-то бормотала, колотя костяшками пальцев о пол клетки.
– Ты разбираешь, что она там сигналит? – спросил Горилла.
– Это не требует разъяснении, – ответил Пан.
– Тоже верно. – Горилла хихикнул. – Как на Сэнд-стрит, когда флот возвращается из плаванья… Сэнд-стрит в этом городе, а?
– Да, – сказал Счастливчик. – Это в Нью-Йорке, в Бруклине. Я там родился. Только там никакой бронзовой доски не повесили. – Он посмотрел на самку шимпанзе, а потом на своего друга Пана. – У меня под форменкой есть отвертка. И нет такого замка, которого бы я ею не открыл. Только так можно добывать выпивку на корабле, – добавил он. – Аптечный спирт. И тот, что для компасов.
– Наверно, я мог бы сорвать замок, – сказал Пан. – Изнутри его не достать, а снаружи – пожалуйста. Наверно, я первый шимпанзе, оказавшийся в обезьяннике в роли посетителя. Если только я шимпанзе.
– Когда я научился вязать морской узел, – сказал Горилла, – мне не терпелось поскорее поехать в гости в ту развалину, где я родился… Но оказалось, что с ребятами с нашего двора мне уже толковать было не о чем. Я стал моряком, а они так и остались фраерами, что околачиваются на углу.
– Дело не в том, что поговорить не с кем, – сказал Пан. – Я еще очень молод. Хутон и Йеркс утверждают, что в естественных условиях шимпанзе живут до пятидесяти лет. У меня еще все впереди.
– Послушай, Пан, – сказал Счастливчик, – если тебе не понравились флоридские девочки, не думай, что лучше их нет. Они же уцененные – от двух с половиной долларов до двух. Есть девочки и получше.
– Лучше той телевизионной актрисы?
– Я имею при себе, как говорят легавые, не только отвертку, – сказал Счастливчик. Он полез за пазуху и достал две бутылки джина и бутылку водки. – Это для резусов, но тебе сейчас это нужнее.
Пан рассмеялся, если звуки, которые он издавал, можно было назвать смехом.
– Приколоти еще одну бронзовую дощечку, – сказал он. “Пан Сатирус, который в возрасте семи с половиной лет отказался действовать на потеху публике”. – Он повернулся спиной к самке шимпанзе, завизжавшей от ярости. – Джентльмены, сюда – здесь мартышки-резусы. Дайте им водки.
Их было шестнадцать, и все они сидели в одной клетке. Тут были два дедушки-резуса, четыре или пять младенцев, льнувших к спинам матерей, и множество резусов в полном расцвете сил.
Пан перескочил через перила, предназначенные для того, чтобы держать зрителей и мартышек на должном расстоянии друг от друга. Протянув длинную руку, он выхватил водку у Счастливчика и собрался было просунуть ее между прутьями решетки. Но потом сообразил и откупорил бутылку.
– Держите, братцы, сестрицы, – сказал он. – Живите, пока живется.
Потом обернулся к Счастливчику.
– Так говаривала некая сестрица, ходившая к доктору Бедояну, – добавил он.
Самка шимпанзе, оставшаяся одна в клетке напротив, придавила коротким большим пальцем руки струйку из питьевого фонтанчика и пустила ее прямо в шею Пану. Тот небрежно отер воду.
Оба матроса не отрывали взгляда от клетки с резусами, а Пан тихонько улизнул от них.
Из клетки шимпанзе больше не доносилось ни постукиваний, ни повизгиваний. Раздался звон, словно кто-то бросил замок на цементный пол.
Один за другим резусы поддались действию алкоголя; не прикончив еще и бутылки джина, которая последовала за бутылкой водки, они все уснули.
Моряки встали, и Горилла махнул своей мичманкой в сторону объятой сном клетки. Счастливчик взглянул на табличку.
– Макаки-мулатки, спите крепко, – сказал он. – Я никогда не забуду вас.
Когда они проходили мимо клетки шимпанзе, обитательницы ее не было видно. Она, очевидно, удалилась в спальную клетушку, находившуюся за клеткой.
Пан остановился перед клеткой, из которой на него воинственно глядели два орангутана.
– Когда-то это была клетка гориллы, – сказал он. – Теперь гориллам отвели большое помещение. Они очень привлекают посетителей. Совсем похожи на людей.
– Полегче, Пан, – с беспокойством сказал Горилла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46