Иш в две минуты мог очистить колодец, просто убрав листву, забившую решетку. Но он не видел смысла в приложении даже столь незначительных усилий. На земле останутся тысячи, миллионы точно таких же забитых решеток. Дороги, водостоки, плотины — все это было построено человеком для его удобства, и когда не стало человека, кому нужны труды рук его? И будет теперь течь вода своим естественным путем, вымывая землю из-под корней кустов роз. Покрытые грязью, будут лежать мокрыми и гнить ковры Хартов. И пусть лежат! Думать об этом, как о дурном, так же нелепо, как и страдать по тому, что когда-то было, но теперь не существует. По дороге домой Иш неожиданно наткнулся на большого черного козла, увлеченно жующего живую изгородь, еще недавно так тщательно подстригаемую мистером Осмером. С веселым удивлением и любопытством, недоумевая, откуда взяться козлу на столь респектабельной улице, как Сан-Лупо, смотрел Иш на это прожорливое чудо. А чудо отвлеклось от поедания изгороди и в свою очередь уставилось на человека. «Козел, наверное, тоже должен смотреть на человека с недоумением и любопытством, — решил Иш. — Человек ведь нынче такая дорогая редкость». Двух секунд хватило козлу, как равному, смотреть в глаза двуногому, и он вернулся к продолжению более полезного занятия — поедания молодых побегов живой изгороди мистера Осмера. Без сомнения, очень сочными и вкусными были те побеги. Неожиданно Принцесса возвратилась из очередного похода и с бешеным лаем кинулась на пришельца. Козел нехотя повернулся, низко опустил рога и с неожиданным проворством кинулся на собаку. Принцесса, не отличающаяся стойким бойцовым характером, очень быстро, своим характерным заячьим движением перевернулась в воздухе и стремительно понеслась под защиту человеческих ног. А козел продолжил прерванную трапезу. Через несколько минут Иш стал свидетелем, как спокойно и важно шел козел по тротуару, словно это его тротуар и вся Сан-Лупо тоже его, мол, он здесь полноправный хозяин. «А почему бы и нет? — подумал Иш. — Наверное, козел имеет на это какие-то основания. Воистину начало „Нового курса“…» Шли дожди; Иш сидел в основном дома, и в мыслях, как тогда в Соборе, стал обращаться к религии. На полке с книгами отца он нашел толстую Библию с комментариями, открывал наугад страницы и пробовал читать. Проповеди Евангелия не нашли отклика в его душе, потому что посвящены были человеку и его месту в некоторой социальной группе. Оставь кесарю…— странно воспринимающийся текст, когда не осталось на земле ни кесаря, ни даже сборщика податей. «Всякому просящему у тебя, давай… И как хотите, чтобы с вами поступали люди… Возлюби ближнего, как себя самого» — все эти изречения предполагали существование действующего сообщества многих людей. Возможно, если бы остались в этом мире фарисеи и книжники, то могли бы они слепо продолжать следовать религиозным догмам, но в нынешнем мире вся гуманистическая направленность учения Иисуса, утратив истинный смысл, не представляла никакой ценности. Вернувшись к Ветхому Завету, он начал с Екклесиаста. Старина Проповедник Кохелет, как называли его в комментариях, кто бы он ни был в действительности, обладал забавной способностью рассматривать философские проблемы взаимоотношений человека и мироздания с натуралистической точки зрения. Порой казалось, он говорил о том, что уже пережил или переживает Иш собственной персоной. «И если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет». И Иш вспоминал о том дереве в Оклахоме, упавшем на Шестьдесят шестом шоссе и перегородившем путь. «Двоим лучше, нежели одному… Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его». И Иш думал о том великом страхе, что испытал в одиночестве, и ясно представлял, что никто не протянет ему руки помощи, когда упадет он. Он читал, пропуская через себя каждую строку, восхищаясь столь ясным, естественным пониманием бытия. Там были даже такие строчки: «Если змей ужалит без заговаривания…» Он дочитал до конца последнюю главу, и взгляд его скользнул по строчкам внизу страницы. «Песни Песней Соломона». И прочел он: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». И тогда отдернул Иш пальцы от книги, словно обжегся. Все эти длинные месяцы редко навещало его это чувство. И теперь снова, с еще большей силой понял он, что и для него не бесследно прошла катастрофа. И вспомнил старую сказку о зачарованном принце, который мог лишь сидеть и смотреть, как проходит жизнь, и не мог соединить себя с этой жизнью. Встреченные им мужчины вели себя по-другому. Даже те, кто пил и напивался до смерти, и то в каком-то смысле принимали участие в этой жизни. Он же, в желании своем наблюдать, отрицал жизнь. Так что же делает жизнь жизнью? Много людей задавали этот вопрос — даже Кохелет Проповедник искал ответа. И у каждого был свой ответ, кроме тех, кто признавал невозможность найти его. Вот сидит он, Ишервуд Уильямс, — странное создание, в котором переплелись в единое целое реальность и фантазии, действие и противодействие, а рядом раскинувшийся вширь пустынный город, и унылый дождь скрывает за серой пеленой длинную и такую же пустынную улицу, и начинают сгущаться сумерки, и тихо вокруг. И между существующими реальностями — им и всем, что окружает его, — есть странная связь, и если меняется одно, то и другое спешит тоже измениться. Словно длинное уравнение со многими переменными по обе стороны знака равенства, и только два великих неизвестных. Он был на одной стороне, и можно его назвать икс, а на другой стороне был игрек — все, что называется миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148