До появления Питера эта женщина наблюдала также за электрокардиографом, укрепленным над головой Энцо. Питер сразу же занялся прибором: прежде всего подрегулировал контрастность и похолодел. Частота импульсов была в норме и не показывала признаков повреждения сердечной мышцы.
Парень юридически был признан мертвым, а его сердце работало как часы.
— Меня зовут Гуа, — приветливо сказала азиатка. — Вы здесь впервые?
Питер кивнул.
— Я уже присутствовал на нескольких операциях, но эта не идет ни в какое сравнение.
Хотя рот Гуа скрывала маска, по тонким лучикам морщинок, появившихся в уголках ее глаз, Питер заметил, что она улыбнулась.
— Ничего, со временем привыкнете. — Она старалась его успокоить.
На другом конце операционной светящаяся панель демонстрировала рентгеновский снимок грудной клетки Энцо. Легкие не съежились, поэтому большая часть снимка оставалась прозрачной. В центре четко вырисовывались очертания сердца — оно выглядело великолепно.
Вошел Мамиконян. Все сразу повернулись к нему — дирижеру их оркестра.
— Доброе утро! — Голос великого человека звучал вполне жизнерадостно. — Ну что, начнем? — Он подошел к операционному столу.
— Кровяное давление падает, — доложила Гуа.
— Кристаллоидную жидкость, пожалуйста. — Мамиконян мельком глянул на показания приборов. — И введите еще немного допамина.
Мамиконян стоял справа от тела Энцо, у его груди. Напротив операционная сестра держала в руке ретрактор брюшной стенки. Пять литровых бутылей ледяного раствора Рингера — солей молочной кислоты — выстроились на столике ровной шеренгой, чтобы их можно было быстро вылить в грудную полость. Сестра также держала наготове шесть упаковок консервированных эритроцитов. Питеру было не по себе. Он постарался встать в сторонке, у изголовья операционного стола.
Рядом с Питером расположился специалист по перфузии органов — сикх в большом зеленом колпаке поверх тюрбана. Он следил за показаниями сразу нескольких приборов. Их названия можно было прочитать на шкалах: «температурные датчики», «артериальный расход» и «сердечный сахар». Еще один техник внимательно следил, как вздымались и опадали черные мехи дыхательного аппарата. Энцо все еще дышал нормально.
— Приступим, — скомандовал Мамиконян. Сестра сделала какой-то укол в тело донора, затем объявила в микрофон, свисавший с потолка на тонком проводе:
— Миолок введен в 10.02 утра.
Доктор Мамиконян жестом попросил скальпель и сделал глубокий разрез от адамова яблока почти до середины грудной клетки. Скальпель легко рассек кожу, разрезал мышцы и жировую прослойку и наконец стукнулся о грудную кость.
Кривая кардиографа чуть дрогнула. Питер взглянул на один из мониторов Гуа: кровяное давление тоже начало подниматься.
— Сэр, — тревожно произнес Питер. — Пульс учащается.
Мамиконян покосился на экран электрокардиографа.
— Это нормально, — раздраженно буркнул он, недовольный, что его отвлекают по пустякам.
Мамиконян вернул сестре скальпель — скользкий и алый. Теперь наступила очередь грудинкой пилы. Ее жужжание заглушило тихие попискивания кардиографа Питера. Вращающийся зубчатый диск врезался в кость. Едкий запах поднялся из распила; это пахли костные опилки. Когда грудина была распилена, к телу подошли два техника с расширителем грудной клетки. Они поворачивали рычаг расширителя, пока в раскрытой грудной полости не показалось пульсирующее сердце.
Мамиконян поднял голову. На стене висел цифровой таймер для фиксации периода ишемии; его пустят, когда хирург вырежет сердце и прекратится поступление крови. Рядом с Мамиконяном стояла пластмассовая чаша с солевым раствором. В ней сердце промоют, чтобы удалить старую кровь, а затем поместят в изотермический контейнер со льдом и отправят самолетом в Садбери.
Мамиконян потребовал другой скальпель и склонился над телом, чтобы разрезать перикард. И в тот момент, когда лезвие скальпеля вошло в мембрану, окружающую сердце, грудь Энцо Банделло, юридически мертвого, мощно всколыхнулась.
Судорожный выдох вырвался из разреза, в который была вставлена дыхательная трубка.
Секунду спустя послышался еще один шумный выдох.
— Боже… — тихо вымолвил Питер дрожащими губами.
Мамиконян был крайне взвинчен. Он ткнул рукой, затянутой в перчатку, в сторону одной из сестер.
— Еще миолока!
Та сделала второй укол. Голос Мамиконяна звучал саркастически:
— Давайте, ребята, поживее, а то как бы наш донор не сбежал с операционного стола.
Питер был потрясен. Мамиконян отбыл с вырезанным сердцем, ЭКГ стал не нужен, поэтому Питер поднялся на галерею. Оттуда спокойно и без помех можно было наблюдать окончание отбора трансплантатов. Когда выпотрошенный труп Энцо Банделло был зашит и отвезен на каталке в морг.
Питер, пошатываясь, спустился в «предбанник». Там он застал Гуа, снимающую перчатки.
— Что это было? — спросил Питер. Гуа выглядела уставшей.
— Вы имеете в виду эти выдохи? — Она пожала плечами. — Такое иногда случается.
— Но ведь Энц… но донор был мертв.
— Разумеется. Но не забывайте, при этом он находился на полном жизнеобеспечении. Порой наблюдаются подобные явления.
— И… и в чем там было дело с этим миолоком? Что это такое?
Гуа стала развязывать пояс своего хирургического халата.
— Это миорелаксант, обездвиживающий препарат. Если его не ввести, то колени донора иногда подтягиваются к груди, когда ее начинают вскрывать.
Питер поежился.
— В самом деле?
— Угу. — Гуа швырнула свой халат в корзину. — Это просто мышечная реакция. Теперь это стало обычной практикой — наркотизировать труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97