По лицу учителя было видно, что некоторый смысл из сказанного плечистым начальником неизвестных голодранцев он улавливает.Гладышев поднял руку, призывая к молчанию. Жест, естественный для центуриона, в повторении его учителем рисования выглядел несколько комично, но заинтригованная происходящим толпа покорно замолчала. Гладышев зачем-то снял берет, скомкал его в руке и громко сказал:— Товарищи! Это не кино и не маскарад. Товарищ Птолемей Прист является предводителем доблестного римского отряда, посланного ихним цезарем, и наш город отныне и на вечные времена является владением Великого Рима и его божественного императора! Товарищ Прист призывает вас не создавать беспорядков и отказаться от ненужного сопротивления. Правление императора будет милостивым, а установленные в пользу Великого Рима налоги — невысокими. Он говорит…Толпа всколыхнулась, загудела — сразу было видно, его упоминание о налогах никому не понравилось. А кому может понравиться требование заплатить деньги невесть что? Стоящий среди учителей Глобус обличительно указал на учителя рисования и безапелляционно заявил:— Предатель! Вот он, наш бузулуцкий Квисслинг!Квисслинга бузулукчане оставили без внимания, мало ли какие слова могут прийти в голову начитанному и полысевшему от излишнего ума педагогу, но на предателя молодежь отреагировала сразу. Задиристый звонкий голос из задних рядов радостно закричал:— Мочи козлов! Бей их, пацаны!Римские легионеры поняли это без перевода. Гладышев и слова сказать не успел, а шеренги за центурионом железно лязгнули, обнажая короткие, но устрашающие лечи. В толпе тонко завизжали женщины, бузулукчане шарахнулись к выходам с площади, в воздухе повис тяжелый мат и запахло кровавой дракой, но центурион поднял ладонь и горячо заговорил, а учитель рисования с уже меньшими запинаниями принялся переводить:— Товарищи! Птолемей Прист говорит, что они пришли с миром…С ми-иром! Этак каждый оккупант будет считать себя пацифистом и культуртрегером.— Зови ментов! — крикнул соседу Федор Чубаскин. — а я за ружьишком побег! Энти, в сорок втором, тоже все божились, что с миром пришли, а потом председателя колхоза на площади повесили и все погреба пообчистили! Глава вторая, в которой начинает действовать доблестная бузулуцкая милиция Начальник бузулуцкой милиции Федор Борисович Дыряев уже перешагнул пенсионный возраст, но служить продолжал. «Буду работать, — лукаво говаривал он, — пока руки носят». И то верно — чего же не служить, когда район настолько был удален от коварных прелестей цивилизации, что жители замков на двери не вешали, а надежно затыкали цепочку колышком. И никому в голову не приходило войти в дом в отсутствие хозяев и прихватить на память об отсутствующих что-нибудь особо интересное. Убийства, случавшиеся порой в районе, вызывали переполох, сравнимый, пожалуй, с возможным явлением Христа народу. Особых сыщицких способностей их раскрытие не требовало — не успевали найти труп, как имя убийцы знало все население района, и более того — все с упоением пересказывали его нехитрую сельскую биографию и перемывали косточки непутевым родителям, не сумевшим правильно воспитать ребенка.Некоторое беспокойство доставляли сельские механизаторы, любившие биться на кулачках после многодневных попоек, да хитроумные расхитители колхозного добра, воровавшие то, что лежало плохо. А по их мнению, в колхозах плохо лежало абсолютно все. Но поскольку украденное сбывалось обычно в том же селе, где воровалось, или, на худой конец, в соседнем, то и борьба с расхитителями была довольно успешной, а случавшиеся по пьянке мордобои механизаторы обычно улаживали сами и до милицейского разбирательства доводили редко.Правда, был уже конец восьмидесятых, Горбачев вел нещадную борьбу с пьянством и алкоголизмом, и сахар в магазинах исчезал быстрее росы по утрам. Самогон варили в каждом дворе, и рецепты его изготовления были фамильными, а секреты их охранялись не хуже государственных. Одни баловались абрикосовкой, другие предпочитали чистый ржаной или пшеничный самогон, но находились и такие, что умудрялись гнать напиток из отрубей и комбикормов, дешевой сельповской карамели и даже из окаменевших пряников, завезенных потребкооперацией во времена кукурузного Никиты.Самогон был районной валютой. Им расплачивались; трактористами за вспаханные огороды, за привезенные уголь и дрова, за все иные услуги хозяйственного и культурного назначения. На него заключали пари, с ним разрешались бытовые конфликты и заключались мировые, он был тем универсальным средством платежа, о котором тщетно мечтают заправилы мировой экономики. Куда там доллару, в российских селах он бы никогда не прижился по причине своей хлопчатобумажной никчемности.Легендарные «новые русские» тогда еще не проявили себя, отсиживаясь в разрешенных горбачевскими постановлениями кооперативах, внук известного детского писателя тогда еще мирно заведовал журналом партийной направленности и не помышлял даже, что однажды поставит на уши экономику взлелеявшей его страны, но на улицах Бузулуцка уже появились первые киоски, в которых оборотистые комсомольцы торговали сигаретами, лимонадом и жвачками. И что приятно — телевидение тогда еще не было засорено рекламой женских прокладок и «тампаксов», канал, правда, был один, но без зарубежных зубодробительных боевиков, потому что показывали по вечерам «Весну на Заречной улице» с обаятельным царицынцем Колей Рыбниковым в главной роли, «Кубанских казаков», «Стряпуху», «Королеву бензоколонки» или бессмертные приключения Шурика, вызывавшие у населения здоровый смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58