Той осенью легкое увлечение политикой переросло у меня в серьезные мысли. Я следил за серьезными заварухами в Средней Азии, помнил как Прибалтика все успешнее приклеивалась к Европе и как там бунтовали русские. Но тогда в моей голове будто щелкнул некий механизм — и я увидел, как политика переплетается с человеческими страстями, экономикой. И до этого мне что-то такое пытался втолковать историк — раньше я не понимал таких вещей.
Когда я увидел это переплетение причин, речи отдельных политиков перестали быть для меня логичными словами, которые почему-то не соответствуют истине, а превратились в мозаику лжи, суть которой было интересно раскрывать. Сработала «дипломатическая подготовка», полученная через гипсовую перегородку. Это стало моим постоянным спортом, почти вытеснившим компьютерные игры, — я сидел перед телевизором и лазил по политическим сайтам и хотел понять, кто, как и почему лжет. Меня стали значительно больше занимать разговоры аналитиков, я попытался влезть в чаты «Общих разговоров», «Микроскопа политики» и тому подобные. Это оказалось не таким простым делом — слишком много было высоколобых желающих потрепаться о власти и экономике. В итоге я чуть не угодил в какое-то мошенничество: пришел счет на трёхчасовые разговоры с Камеруном, и только наняв адвоката; отцу удалось доказать, что я тут ни при чем. Эта история отбила у меня охоту к публичной политике и оставила неистребимое желание держаться в тени.
По правде говоря, не только эта история. Я вторгся, или меня втянули, смотря как посмотреть, в сферу любовных отношений. Причем бои пришлось вести сразу на двух фронтах: у меня из головы стали вдруг исчезать все мысли при виде Тани Заглотовой, которая три года в классе сидела на соседнем ряду, и на меня обратила внимание Татьяна Александровна, обходительнейшая супруга нашего бизнес-партнера, женщина предбальзаковского возраста. Таня — она была первая любовь и первая же в ней неудача. Взаимной симпатии оказалось мало для чего-то прочного и долговременного. Мне почему-то кажется, что она поставила крест на мне еще до того, как я на нее посмотрел. Когда на тебя смотрят любимые глаза, но в них ты видишь свой образ в виде мотылька-однодневки, которого завтра надо забыть, — это хорошо лечит любовь. После выпускного я ее ни разу не видел.
Татьяна Александровна — это была чистая физиология и немного любопытства. Для нее, наверное, нескучно проведенное время, отдых от мужа и ребенка. В любом случае это требовало некоторой конспирации, не сложной, но нудной и отнимавшей попусту много времени. Ни один из нас не хотел долговременных отношений, и мы очень быстро друг другу надоели.
Прогресс высыпал на людей очередные дары то ли из ящика Пандоры, то ли из рога изобилия. Медицина сделала который уже по счету прорыв, и людям начали пересаживать клонированные органы. Это была сенсация, которую я тогда почти не заметил, да и зачем мне было ее замечать? И запомнил-то я это потому, что дед, который год собирающийся на пенсию, вдруг начал подсчитывать темпы удешевления этой операции, стараясь понять, есть ли у него шансы воспользоваться новым достижением науки.
Зато я глаз не мог оторвать от роботов. В те два-три года они стали достаточно совершенными и доступными, чтобы появиться в массовой продаже. Лакей-уборщик, объединенный с компьютерной сетью лавки, наконец освободил меня от участи работника метлы. Это оказалось дешевле, чем нанимать какого-нибудь молдаванина, вьетнамца или таджика. Другие роботы заполонили улицы, магазины и дома. На одной из прощальных вечеринок класса, которую устраивал самый богатый из нас, Борис Бурцев, входящих обгавкивала московская сторожевая. У собачки глаза светились лазерными прицелами, по шкуре бегали искры, и она сравнивала наши лица с фотографиями. Шутка получилась плохая: Ирка-колонча так наштукатурилась косметикой, что компьютер ее не узнал, «собака» вдруг встала на задние лапы идо выяснения всех обстоятельств аккуратно, даже не повредив кожи, придерживала ее за горло челюстями из нержавеющей стали.
Высшее образование было для меня делом обязательным. Другой вариант развития событий родителями даже не рассматривался. Естественно, меня хотели продвинуть на экономические специальности. Общий уровень знаний был подходящий, мозги тоже не требовали репетиторской подкачки. Со мной дополнительно занимались несколько недель, заставляли проталкивать в голову кучу информации. Что-то там задерживалось, но большинство формул рассеивалось, как только я переворачивал страницу книги или стучал по клавише. Оставалось только идти вперед.
Ну я и пошел. Ждал меня на этом поприще грандиозный облом. Экзамен-то компьютеризированный, один на всю страну. Написал я эти ответы на тысячу вопросов вполне хорошо, местами даже прекрасно, вот только многие другие написали еще лучше, и золотая медаль тут помочь ничем не могла. А количество теплых мест ограничено. И не добрал я самой малости, какой-то десятой доли балла. Но математика вещь жестокая — самые перспективные места отсеялись. Вокруг было еще множество экономических колледжей, юридических училищ, высших лицеев и тому подобных заведений не первого сорта, хоть и весьма престижных.
Бурю, которая разразилась тем вечером дома, мне особенно не хочется вспоминать. Дело было в гостиной, которая теперь заодно служила библиотекой и приобрела почти весь утраченный раньше лоск. Родители в полуистерическом состоянии обвиняли меня во всех смертных грехах, а я вяло пытался отбиваться или молчал, да и что я мог сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110