— Только преображение поставит нас на одну доску с ИИ и позволит оставаться хозяевами ситуации. Бессмертие, свободное время — следствие. Сопутствующие призы тому, кто перешел на следующий этап. Пойми, обретение такой власти — это как стать чуточку богиней, как обладать чем-то сверхъестественным, самой быть чудом.
Какой знакомый огонь тлеет в ее словах.
— Я-то понимаю, но все, кто его приобретал при жизни — кумиры, вожди и пророки, — уже не были людьми, их смерть была благом для людей оставшихся. — Теперь моя очередь жестом ладони добиваться ее молчания. — Мы все здесь готовы прыгнуть туда, преобразиться. С этим целиком согласен: обретение власти первично, а бессмертие вторично. Одна беда — те же самые слова тебе могут сказать многие вне этих стен. Только для них власть — это попадание на теплое местечко, в институт, поближе к вечности... Скажи мне лучше, чем тебя так заинтересовали мои слова о гуманистах.
Она долго смотрит в свою наполовину пустую чашку.
— Без ИИ мы, наверное, провозимся с нашей основной задачей еще не один год. Это ты сам знаешь. С ним у нас есть шанс справиться за пару лет, может, даже меньше. Вот только что через два года будет там? Чтобы стать богиней и остаться собой, сохранить личность, нужна осторожность, испытания, проверки. То есть еще время. Сколько? Если смотреть с моей колокольни — никак не меньше года. Итого — трешка. А машинные мозги этим не ограничены. Мы все равно опаздываем.
— То есть ты за ограничение развития машин вне института?
— Только не надо гуманистической пропаганды, Павел! Без этих штампов! — Она беспокойно смотрит на что-то за моей спиной. — Но отдел внешних сношений, эту тройку ходячих псевдонимов, надо подталкивать именно к этому, чтобы они за ум взялись. Шпион и Торговец обленились, смотреть тошно.
— Подобьем бабки, Наташа. Будем ли мы вместе выступать, строго в рамках уставов, инструкций и предписаний, за такое сдерживание развития ИИ, которое не причинило бы ущерба нашему делу? Извини за казенность фразы.
— Да.
Я улыбаюсь, смотрю ей в глаза, потом аккуратно подхватываю ее руку со стола и целую.
— Да здравствует основание новой фракции или внутренней оппозиции.
— Смотри, чтобы нас не назвали гуманистическим крылом. Это будет пахнуть жареным. — Она встает из-за стола и указывает на часы. До конца перерыва только несколько минут.
— Я позвоню вечером, думаю, обнаружатся ещё темы для разговоров.
— Хорошо, часам к восьми.
Уже в своем кабинете, когда я впускаю в себя поток сведений, на самом краю сознания, я все пытаюсь понять, неужели эта позиция будет только частным мнением двух людей, или другие тоже присоединятся к нему. Ведь мы все попадаем в положение французского дворянства перед революцией: едим целиком зажаренных фазанов и финансовые дела решаем между балами. Существенное отличие в том, что при всем своем желании пока мы не можем стать этой самой буржуазией.
Ближе к концу рабочего дня у меня посетитель. Неприметная фигура, серый костюм.
— Павел Иванович Круглецов? Вас ждут на собеседование по вашей лояльности институту.
— А, безопасники, я вас ждал. Сейчас подниму зама и буду в вашем распоряжении. — Пара щелчков пальцами над панелью, десяток слов Кириллычу, и мы идем в сторону их отдела.
Нет, все-таки прогресс — замечательная вещь. При тех строгостях режима, уровне секретности, что наблюдается у нас, и при таком контроле, еще лет двадцать назад я бы за такие обеденные рассуждения вылетал с работы. Лет пятьдесят назад это могло бы закончиться еще хуже. Сейчас все ограничивается только развернутым анализом психики.
Неприятности, конечно, могут быть и здесь. Человек, как это ни странно звучит, может бояться не только сказать правду, но и солгать. Он отчаянно цепляется за правильные мысли, верит в них всей душой, но в решающий момент что-то сжимает его сердце, и детектор лжи выдает кривую линию. И это при том, что человек искренне готов отдать жизнь за идеалы, в приверженности которым сомневается машина.
Этот симптом лжи от желания сказать правду давно описан и занял свое место в психоаналитических программах, даже вопросы сейчас задают не старые, примитивные, а обходятся тончайшими полунамеками, которые обследуемому непонятны, или вообще словесной абракадаброй. Машина не только раскладывает по полочкам сегодняшнее состояние души человека, но и достаточно хорошо предсказывает, как оно изменится в ближайшем будущем. Потому я совершенно не боялся «собеседования» и спокойно лег в имитационную сферу, а после сеанса, достаточно короткого, так же спокойно вылез и оделся.
За дверью меня ждал самый незаметный из безопасников. Он почти затерялся среди обтекаемых контуров оборудования, и мимо него можно пройти не заметив, если не зацепиться за взгляд.
— Охрана? — Честно говоря, я имел все основания испугаться. До того со мной говорили только его подчиненные.
— Ваш сегодняшний разговор не признан предосудительным. Вы сохраняете безусловную лояльность нашему учреждению. Но есть тонкий момент. — Он слегка улыбнулся.
— Я потенциально опасен?
— Нет, вы этом вопросе тоже положительная картина. Ваше решение предпринять совместные со Свиридовой действия — вот где тонкость. Официальная позиция по этому вопросу еще не выработана, в то же время вы убеждены в своей правоте. Поэтому, когда она будет выработана...
— Секундочку, бюллетень еще не выпущен?
— Не перебивайте. Выпущен, естественно, но кто там будет отражать тему сотрудничества с гуманистами и ограничения мощностей ИИ? Когда же этот вопрос будет решен, вам придется либо очень быстро поменять свою позицию, либо ваши действия будут признаны нежелательными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110