— Васька корчит злую рожу и явно передразнивает чье-то обрюзгшее и противное ему лицо. — Надоело.
— Где сейчас?
— К гуманистам хочу ходить, там, говорят, что-то большое организовывается. Они с историческими клубами объединились. Конные заводы купили. Представляешь, даже слонов и верблюдов хотят разводить! — Он понемногу увлекается, сыплет подробностями, говорит о фермах и выпасах, породах и джигитовке. А в глазах у него все то же упрямство, то же несогласие, убитое на время странной новостью, но совсем не искорененное. Я смотрю на него и никак не могу понять — он будет ходить к ним из протеста или ему действительно нравится?
— По крайней мере буду знать, что подарить тебе на день рождения.
— А что, что?
— Новое седло, саблю и медицинского киборга, чтоб синяки тебе обрабатывал.
— Ха-ха!
Он рассказывает дальше, ярко и по-своему занимательно, несмотря на ошибки в речи, которые изредка режут мне слух. Но я слишком увлекаюсь ее содержанием, пытаюсь представить себе, как выглядит этот бутафорский военный лагерь, что это за смесь эпох и стилей вооружения, — в его голосе опять накапливается обида, та, по сути, еще детская злость, которую невозможно погасить словами.
— И там будет все настоящее, не виртуальное, парад в полтора эскадрона... — Он резко замолкает, несколько секунд ломает пальцы. — Нет! Это все здесь неправильно, неправильно!! — Бросается по дорожке, и я не успеваю поймать рукав его комбинезона.
Стою среди лип и никак не могу понять, почему он не может принять того простого факта, что я перехожу в иное состояние духа, и откуда эта истерика. Психоаналитическая программа наверняка даст ответ с комментариями и рекомендациями, подскажет, что делать для завоевания его симпатий, но сейчас мне почему-то не хочется ею пользоваться. Пожимаю плечами и чуть более громким голосом отдаю указание системе:
— Сына сопровождать, на входе из поселка пропустить. Если захочет вернуться... проводить к дому. Все. — Из самой тотальной слежки можно извлекать преимущество, пусть и в семейных ссорах.
Еще минуту вдыхаю промозглый запах сырой, только проклюнувшейся травы, потом иду домой. Меня преследует липкое и неприятное чувство, что не законченное сегодня дело, этот важный разговор, придется продолжать.
Глава 21
Выход из тела

25 апреля 2025 года
Что чувствует гусеница в коконе, когда у нее отрастают крылья?
Что чувствует кокон, когда из него вылупляется бабочка?
Потолок цвета прелой листвы медленно светлеет. Темно-коричневый фон прорастает желтоватыми штрихами, будто прожилками на листе. Они растут, разветвляются, дробят общее поле на десятки клочков и фасеток. Появляются красноватые участки, бурые пятна и даже черные кляксы. Потом все это приходит в движение, еще светлеет, и кажется, что ты смотришь на янтарно-пшеничное поле, волнующееся под ветром. Начинается утро.
Наташа только встала, ей сегодня не спалось. А я спокоен. Подсудимые перед казнью, парашютисты за миг до прыжка, актеры перед выходом на сцену — все они нервничают. Я сам мог не находить себе места в такие минуты, но сегодня покой окутал меня мягким пушистым покрывалом. Наверное, дело во всех тех усилиях, что я предпринял до сегодняшнего дня. Все бесконечные рассуждения, наития, методичные действия, соблюдение дисциплины и интриги сложились наконец в то окончательное действие, которое от меня почти не зависит. Чтобы сейчас выйти из игры, надо просто сойти с ума, записаться к гуманистам или залезть в петлю. Вся прелесть в том, что для успешного исхода дела мне ничего не надо делать, я все сделал раньше. Я сам принял участие в создании того безумно сложного и одновременно очень простого механизма, что превращает людей в нестареющих призраков, бережно выращивая новые коконы человеческих душ. И сегодня наша очередь становиться полубогами — моя и Наташи.
Смешно, но моим последним страхом был второй по распространенности страх превращающихся. Больше всего люди боятся неудачи, несмотря на все предосторожности, обратимость всех процессов, тысячи успешных преображений. Им все равно кажется, что, когда придет их черед, все эти миллионные доли погрешностей соединятся, и они воплотятся в плоскую компьютерную программу вроде тупых игрушек десятилетней давности. Вся совокупность предосторожностей, что уже соблюдаются, все те миллионы вариантов ошибок, которые предусмотрены, и, наконец, обратимость любого действия, которая особенно греет мою душу, — это не производит на них впечатления. Пропаганда работает на совесть, она отсекает лишних, но даже счастливчики, угодившие в первые партии, поддаются ее воздействию.
Я же больше всего испугался раздвоения. Ведь все можно проверить, и многие после сканирования говорят со своей «аватарой» об интимнейших моментах своего существования, убеждаются, что беседуют со своей точной копией, а потом, уверенные в обретении вечной жизни, спокойно дышат хлороформом и засыпают навеки. Я так не смогу, ведь это я буду говорить со своим электронным отражением, и мне же самому придется заснуть, видя, как моя копия пойдет дальше по жизни. Это ничем не будет отличаться от заморозки, та же криокамера, только под другим соусом. Даже не криокамера — это форменное самоубийство, ведь при удачном исходе дела человек надеется выйти из заморозки, а здесь он может никогда не проснуться.
Мне надо оставаться одним и тем же существом, одной и той же точкой отсчета. Но засыпать сразу в момент перехода мне тоже не хотелось: не страх технической оплошности отравлял мне жизнь, а необходимость проверяться, стремление оглянуться при выходе из комнаты в поисках случайно забытых вещей, перестраховаться и защититься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110