— Переведем с восемнадцатой на двадцать восьмую? — Вопрос и абстрактная фигура в кубе центральной голограммы.
— А по-моему, напряжения хватит. Пусть будет красный цвет. — Ответная пульсация и превращение фигуры из черной кляксы в бьющееся сердце.
И мы понимали эти намеки. Это казалось невозможным, невероятным, я с трудом поверил бы в такую форму общения еще два года назад, но словесная мешанина, поток чужого сознания складывался в наших головах во вполне убедительные аргументы. Биение крови оборачивалось размерностью конвекции, цвета и шорохи — обводами конструкций корпусов. У других были свои ассоциации — с возбуждением нервной системы, дифференциальными уравнениями и способами кражи информации.
Такое при общении с ИИ бывало и раньше, но тогда работали смысловые фильтры — сконструированное человеком сознание не должно слишком сильно влиять на его душу. Уровень намеков был предсказуемым, второе дно было только одно. От общения с Желтушным я получал удовольствие как от беседы с умным человеком и знающим специалистом. Здесь все же было по-другому — как будто школьника, пусть и прилежного ученика, каждый день переводили на новый курс университета, не забывая требовать выполнения домашних заданий, курсовых и отличных знаний на экзаменах. Хорошо, что на переходный период ввели мораторий на изменение служебного положения, иначе мы бы все повылетали со службы за полную некомпетентность. Мотыльку трудно быть спарринг-партнером для ястреба, а весовые категории наших разумов расходились все дальше.
Одновременно для меня разъяснился способ отличать все предсказания и пророчества, пусть даже туманные, от мелкого жульничества: если нечто великое открыто играет с твоим разумом, ты ощущаешь это. Невозможно прикинуться непонимающим или неверующим — все равно до тебя дойдет, ты поймешь эти слова, как бы ни были они зашифрованы и перекручены. Причем тот отрезок времени, когда намеки уже высказаны, а головоломка в твоем мозгу еще не сложилась, — он очень мал, в него нельзя втиснуть месяцы и годы непонимания. Твой разум в руках настоящего титана мысли — как хорошо смазанный оружейный затвор, исправно откликающийся на все движения пальцев. И противиться этому всплыванию смыслов, конденсации чужих указаний в твоем сознании можно только одним способом — насыпать в затвор песку, а проще говоря, запустить себе тараканов в черепушку. Метод ненадежный, временный, пока преображенный интеллект не вылечит коктейль из паранойи с шизофренией или не разберется в них и не научится управлять ими так же элегантно, как здоровой психикой. Так что намеки мы понимали без лишних капризов.
Иногда в хоровод неясных образов встревал только преображенный человек, не отточивший в себе искусство манипуляции чужим разумом, и тогда рой полунамеков превращался в мешанину невразумительных объектов и обрывков мыслей. Мы несколько секунд смотрели на очередную абстрактную картину, пытались расшифровать фразу, напичканную латынью, французским, английским и устаревшими словами. Переглядывались в полном недоумении. Новичок замечал это и старался поправить дело — новыми намеками или открытым простым текстом.
Особенно неудачно вышло у Торговца. Рассказывал он как-то про резервные фонды, пополняемые за счет внебюджетных источников. Неудачливые источники, у которых разными абсолютно законными путями выбивались некоторые суммы денег, были представлены им в виде жирных каплунов, медленно ощипываемых для поджаривания на вертеле. Перышки символизировали финансы, у каплунов были имена, понятные компетентной половине оперативки. Все шло как надо, но Торговец увлекся, и в тот самый миг, когда Подсиженцев будто невзначай спросил его об эффективности расходования сумм, в воздухе дико запахло жареным. Не знаю, как получился этот эффект, но запах держался в воздухе еще минуты две и не пропадал, хоть все хватались за животы и от смеха сползали под столики. Центральная голограмма больше напоминала сломанный телевизор, в ушах тоже стояла какофония шумов, но они не могли стереть это ощущение воровской оговорки, когда человек никакими силами не может заставить поверить других, что слова, случайно вылетевшие из его рта, — не правда, а ошибка речи.
В тот раз повеселились, но обычно такого не любили и крыли новичка на чем свет стоит. Было в их редких ошибках и нашей раздраженной всеобщей ругани, которой раньше на оперативках и не слышали, что-то от дикого возмущения ребенка. Малыш не может понять, о чем большие дяди и тети так легко и свободно говорят, а он только слушает с глупым видом. Взрослые неудачно каламбурят и потом никак не могут заставить ребенка замолчать — для него этот каламбур единственно понятная фраза. И им приходится терпеть увлеченное повторение невинным дитятком сальных или политических намеков — разъяснение отберет слишком много времени.
Среди этого карнавала новостей, потока изменений вечера и ночи, проводимые дома, источились, стали чуточку иллюзорными, нереальными. Когда мы с Наташей боялись проигрыша в Гонке — наши разумы требовали для себя удовольствий, они жаждали новых игрушек интеллекта, чтобы не видеть мрачной перспективы. Сейчас же мы будто отмечали будущие похороны своих тел. О, как бы далеко мы ни ушли по дороге преображения, чувственные удовольствия будут доступны для нас, без этого человек не сможет оставаться человеком. Радость и ужас, кайф и боль, оргазм и опьянение — все это должно будет остаться с нами по определению человечности. Но мы хотели испробовать той почти абсолютной власти тела над разумом, что исчезнет с переходом в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110